Михаил Казиев - Опыт выживания, или Исповедь богохульника

© Михаил Казиев, 2022

ISBN 978-5-0059-1439-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

…

Я продолжаю смотреть на портрет президента, президент строго смотрит мне в ответ. «Это ты во всем этом виноват, сука, отвечай?» – задаю я свой вопрос президенту. Президент не отвечает, только на мгновение чуть улыбается, а потом еле заметно подмигивает левым глазом. Меня передергивает, я прекрасно понимаю, что он хочет мне сказать: «Ты думаешь, мне есть какое-то дело до ваших проблем?».

– А ты думаешь, мне есть дело до тебя, тварь? – говорю я портрету и бью по стеклу ногой. Стекло выдерживает мой удар.

Карим стоит в стороне молча.

– Может, поможешь? – спрашиваю я его. – Прострели ублюдку голову!

Карим молчит, не понимает, что от него хотят.

– Понял, все самому нужно делать! – говорю я и поднимаю камень, который лежит рядом для подпорки двери.

– Получи, тварь! – кричу я портрету и кидаю камень в стекло.

Стекло разлетается, портрет, потеряв опору, скручивается и обвисает. Я протягиваю руку и вынимаю его оттуда, как добытый трофей. Продолжая ругаться и выкрикивать проклятия в его адрес, я сначала сминаю его в руках, потом бросаю на землю, топчу ногами, плюю, ругаю, расстегиваю ширинку и мочусь, стараясь попасть на смятое лицо президента. Затем поднимаю скомканный клочок обоссанной бумаги, достаю зажигалку и пробую его поджечь. Получается плохо, местами мокрая бумага отказывается гореть, местами загорается и тут же тухнет. Я оборачиваюсь к Кариму, он вздрагивает, чуть пятится назад. Куда!? Я подхожу к нему очень близко, держа обсосанного президента на уровне наших лиц, пока капли мочи стекают вниз.

– У тебя бензина не будет? – спрашиваю я с особенным остервенением в глазах.

– Нет, – говорит испуганный Карим.

– Мочиться на него будешь? – спрашиваю я.

– Я пока не хочу! – отвечает шокированный Карим.

– Ладно и так сойдет! – говорю я и швыряю бывший портрет в разбитое окно парикмахерской…

Вот уже третий день идёт война, и я лежу на полу своего офиса. Обычно я принимал здесь заказы на поставку пшеницы, гороха, семечек, иногда других продуктов. Но два с половиной дня назад началась война в моем родном городе Хомсе, наше здание обстреляли, я лег на пол и до сих пор не встаю. В туалет я проползаю, но нечасто и ненадолго, так как туалетная комната может быть легко обстреляна с улицы. Заказы на зерно сейчас я временно не принимаю, бизнес остановлен, и, хотя телефон звонит постоянно, трубку я ни разу не поднял. С 10 до 12, кстати, особенно много звонков. Большинство партнеров к этому времени просыпаются, входят в рабочую фазу и ощущают потребность что-то сделать. Я всегда замечал, что активность деловых людей особенно проявляется по утрам, затем стихает к обеду, заново разгорается к 15—16 часам и потом плавно переходит в вечернюю веселость, когда уже не обязательно всем вокруг доказывать свою деловитость. Бывали также любители работать по ночам. Такие могли звонить и в час, и в три ночи из-за пустяка. Я же всегда относился к этому, как к изощренному проявлению нарциссизма, когда за ширмой серьезности проекта на тебя изливается самоутверждающий поток чувств, сквозь который сквозят одиночество и страх быть непонятым. Вот и сейчас, лежа на полу, я вслушиваюсь в выстрелы, крики, разрывы снарядов и нахожу все происходящее до боли знакомым. Как будто картина реальности просто сместилась из мира моего воображения во внешний мир. Ничего не поменялось, люди продолжают спорить и высказывать свои аргументы, разве что только к их аргументам теперь добавились пули, а особо увесистые концептуальные утверждения стали сопровождаться разрывными снарядами. Ну а если убрать речитатив из брани и заменить его ритмикой пулеметной очереди, то мы все равно получим такого же слабоумного человека, отчаянно ищущего способы себя выразить. Как интересно двигаются мысли: я заметил, что сделал предположение о человеке, который стреляет за окном прямо сейчас. Интересно, таков ли он на самом деле? Что он расскажет мне, если я с ним встречусь. Какие идеи им движут, какие чувства он выражает? При всем моем к нему неуважении не думаю, что он процитирует Эдмона Ростана: «мой сударь, где вам воевать, зачем вы приняли мой вызов…", нет, это будет не поэтическое восприятие своих действий, а скорее убого противоречивое «ну я это… мне сказали… чтобы этих напугать, я обстрелял вон те дома… ну и машину подорвал заодно, круто горит, да?»

Я глубоко вздыхаю от понимания, что диалог с ними невозможен, и продолжаю слушать. Кто-то стреляет упорно и целенаправленно, стараясь каждым выстрелом создать максимальный ущерб, кто-то отстреливается, подпевая другим, чтобы коллеги вокруг не догадались, что он чего-то не понял, или, что ещё хуже, «пошёл против коллектива». А ещё есть каста охотников-снайперов, эти давно вынашивали свой план, тренировались и теперь с аккуратностью банковского клерка вынимают чужие жизни из чужих сосудов. Скорее всего один из таких клерков стрелял и в меня, три отверстия в стекле, и я третий день лежу на полу. Меня не ранило, не задело, не контузило. Я даже не знаю, что со мной, но знаю точно, что это не страх. Страх – это когда змея в комнату заползает, а это что-то другое. Я продолжаю мыслить, продолжаю чувствовать, продолжаю рассуждать, даже успеваю находить забавные моменты в происходящем, просто очень сложно стало давать команды своему оцепеневшему телу. Принять тот факт, что люди за окном все разом сошли с ума и решили поубивать друг друга, мне совсем не сложно. Во-первых, потому что большинство людей мне всегда казались сумасшедшими, которые хоть и неумело, но всё же научились притворяться нормальными. Во-вторых, я никогда не понимал, как они могут так искренне и мощно ненавидеть друг друга и при этом находить в себе силы сдерживаться. Теперь они сдерживаться перестали, все логично, ничего нового или неожиданного не произошло. И все же я оказался не готов, вернее не готово оказалось мое тело. Оно привыкло к хорошему завтраку, приятной прогулке до работы, утренней сигаретке, которая так неспешно оттягивает начинания трудового дня. Тело оказалось не готово к войне и теперь отказывается подчиняться, все просто, именно сейчас оно заявляет, что отказывается выполнять любые мои команды, которые потенциально могут привести к его гибели. И именно теперь я вынужден с ним считаться, договариваться, идти на компромисс, проявлять самую утонченную дипломатию, чтобы получить самое грубое действие.

Вставай, Джамаль, вставай! Эта фраза засела у меня в голове и стучит все громче и громче вперемешку с автоматными выстрелами.