Бенедикт Сарнов - Скуки не было. Первая книга воспоминаний

Сто раз я клялся жене, что если она еще хоть раз посмеет выгнать мальчика из дому, на мои дипломатические таланты пусть больше не рассчитывает. И сто раз нарушал эту клятву. А однажды — эту ночь я до сих пор вспоминаю с ужасом, — когда очередное изгнание все-таки состоялось, теща (бабушка моего отпрыска), тоже не разделявшая педагогических принципов моей жены, не позвонила с обычным успокоительным сообщением, что изгнанник находится у нее. Жена попробовала было устроить мне сцену под лозунгом «Разве ты отец!», но я ушел от ответственности, заявив, что не я, а она создала в очередной раз эту тупиковую ситуацию. И лег спать.

Некоторое время сквозь сон до меня еще доносились возгласы жены: «Но где же он? Если бы он был у мамы, она обязательно бы мне позвонила!» Я, проваливаясь в сон, бормотал в ответ: «Большой парень… Подумаешь, переночует одну ночь на вокзале… Ничего с ним не случится…»

Не знаю, надолго ли мне удалось задремать: мне показалось, что совсем ненадолго. Жена разбудила меня и сделала это весьма энергично.

— Что случилось? — очнулся я от сна, почувствовав, что меня трясут со страшной силой.

— Ты разе не слышишь? — трагическим шепотом проговорила жена. — Воет собака!

— Ну и что? — не понял я.

Она стала бегать по квартире, ломая руки и повторяя:

— Воет собака! А он спрашивает: «Ну и что?» И это — отец!.. Боже мой!.. Я сама отправила своего ребенка на смерть!.. Вот… Опять… Воет!.. А этот — спит как ни в чем не бывало!..

Короче говоря, в ту ночь заснуть мне больше уже не удалось. Я то отпаивал жену валерьянкой, то высказывал разные — более или менее правдоподобные — предположения насчет того, куда мог отправиться ночевать наш «ребенок». Наиболее вероятным мне представлялся традиционный вариант: сын, как всегда, ночует у бабушки. Просто старуха — как и я — озверела от педагогических эскапад своей бешеной дочери и решила ее слегка проучить: нарочно не позвонила.

Наутро выяснилось, что все именно так и было.

Я провел с женой длинную педагогическую беседу, и она поклялась мне, что никогда больше не будет выгонять сына из дому. Но это была, как выразился Атос про д’Артаньяна, — клятва игрока. Я не сомневался, что тот ночной кошмар может повториться в любой день и час.

Вот поэтому-то, когда Стасик таинственно шепнул мне: «Тебя тут ждет небольшой стресс…» — сердце мое упало.

— Что?! — в ужасе выкрикнул я. — Ну?.. Говори!..

— Тебе звонили из КГБ, — прошептал Стасик.

— Ф-фу!

У меня просто камень с души свалился. По сравнению с ужасной мыслью, что жена не сдержала своей страшной клятвы и снова — в очередной раз — выгнала сына из дому, весть о звонке из КГБ показалась мне просто манной небесной.

И тут зазвонил телефон.

Вежливый, вкрадчивый голос произнес.

— Бенедикт Михайлович? Здравствуйте… Ваша жена вам уже сказала?

— Нет, а что? — невинно осведомился я.

— С вами говорят из Комитета государственной безопасности.

— Я вас слушаю, — спокойно сказал я, наслаждаясь своим спокойствием. Особенное наслаждение доставляло мне сознание, что это мое спокойствие было ничуть не показным: еще не прошла радостная эйфория, охватившая меня при известии, что никакого конфликта жены с сыном, которого я боялся пуще смерти, не произошло. Чувство, испытываемое мною в ту минуту, лучше всего можно передать словами одной бог весть откуда залетевшей в мою башку белорусской песни:

Звонивший моей реакцией был явно разочарован. Он, конечно, не сомневался, что жена немедленно сообщит мне о грозном звонке и у меня сразу поджилки затрясутся от страха. Известие, что его звонок не произвел должного впечатления, несколько его обескуражило. Но не настолько, чтобы изменить традициям своего учреждения и хоть немного сбавить тон. Он еще раз — уже более внушительно — повторил магическую формулу («С вами говорят из Комитета государственной безопасности») и сообщил, что у них ко мне есть дело. «Необходимо выяснить один вопросик… Нет, это не телефонный разговор. Придете — узнаете… В Лефортово, следственный изолятор КГБ».

Я сказал:

— Если вы хотите меня видеть, пришлите повестку.

Тут уж он был не просто обескуражен, а оскорблен прямо-таки до глубины души. Ласковые, вкрадчивые ноты в его голосе сразу исчезли. Голос сразу стал ледяным:

— Пожалуйста… Если вы настаиваете… Я-то хотел как лучше для вас…

Я невинно осведомился, почему телефонный звонок для меня лучше, чем повестка.

— Ну как же, — объяснил он. — Мне не хотелось, чтобы ваши соседи… Если они узнают, что вас вызывают в такое учреждение…

— А что тут особенного? — с деланной беспечностью спросил я. — Самое обыкновенное советское учреждение…

Повестку вскоре я получил и в Лефортово явился. Звонивший мне следователь оказался совсем молоденьким и довольно симпатичным парнишкой. Я был уверен, что о нашем телефонном разговоре он даже и не вспомнит. То есть, может, и вспомнит, но говорить со мной на эту тему не станет. Но он напомнил мне о нем первой же своей репликой.

— Как вы на мой звонок прореагировали, — усмехнулся он. — Прямо по «Континенту»…

В одном из последних номеров «Континента» была тогда напечатана статья, в которой участникам правозащитного движения, всем так называемым диссидентам и полудиссидентам объяснялось, как надлежит себя вести, если вдруг последует звонок из КГБ с предложением встретиться. В особенности если встреча будет назначена не в самом учреждении, а в каком-нибудь неофициальном месте, например, в гостинице. Много там было разных пунктов, но пункт первый был именно такой: прежде всего потребуйте, чтобы прислали повестку.

Я ту статью, конечно, читал и не могу сказать, чтобы на мою реакцию на телефонный звонок «оттуда» она так-таки уж совсем не оказала никакого воздействия. Что-то из тех советов, как видно, в меня все-таки запало. Но я, разумеется, сделал вид, что никакую статью ни в каком «Континенте» не читал, а повестку потребовал, потому что подумал, что звонок — не настоящий, хотел убедиться, что это не розыгрыш.

Следователь этим объяснением удовлетворился, во всяком случае, больше к этой теме не возвращался и перешел к делу.

Дело оказалось совсем пустяковым. У какого-то неизвестного мне человека, зверски убитого, в телефонной книжке обнаружился мой телефон. Я высказал предположение, что это был какой-нибудь графоман, приходивший ко мне со своими стихами. Мои показания быстро отпечатали на специальном бланке, я их подписал. Тем дело и кончилось.

Мальчик-следователь мне, скорее, понравился. Это была новая генерация гэбэшников, несомненно более цивилизованная, чем та, с представителями которой мне приходилось иметь дело раньше. Но сознание, что он работает в таком учреждении, уже наложившее свой мощный отпечаток на все его повадки, напоследок все-таки еще раз дало о себе знать.