Павел Басинский - Лев в тени Льва. История любви и ненависти

Опять он оказывается между отцом и матерью. Но отец как раз не настаивает на его участии в борьбе с голодом. Он здесь скорее заодно с женой. А Лев Львович хочет поступать, как отец и сестры. И он решается действовать один. Показать свой характер. Испытать себя. Еще до переезда Софьи Андреевны с младшими детьми в Москву на зиму он предупреждает мать почтовой карточкой: «…поеду в Самару. Я сделаю это во что бы то ни стало…»

Этим он тоже, как отец, решает в том числе и свои личные проблемы. Бежать, бежать! Во что бы то ни стало куда-нибудь бежать! Как князь Оленин в повести отца «Казаки».

«Он стремится всеми силами куда-то, – пишет Софья Андреевна мужу, – и почему-то ему кажется, что в Самаре он может что-то сделать. Впечатление то, что учиться он в университете, главное, не хочет, а, может быть, и не может, что ему нужны впечатления и разнообразие их. Поездка его совершенно неопределенная… Просил он 200 рублей, стало быть только на дорогу и на прожитье. Сам он весел, как будто доволен всем, и мне очень жаль, что он уезжает; он единственный у нас элемент возбуждающий, веселящий и имеющий влияние на мальчиков».

Мать тяжело расставалась с любимым сыном… 25 октября 1891 года она пишет мужу: «Уезжает и Лёва; метель сегодня и холод страшный, и все эти отъезды и жизнь врознь, конечно, хуже всего для несчастной меня, сидящей, как прикованная к своим гостиным и без всякого дела, а только с беспокойством о всех. Для голодающих физическая мука, а для нас, грешных, худшая – нравственная. Авось как-нибудь переживется это тяжелое время для всех, а без жертв не обойдется…»

Конечно, под жертвами она имела в виду не только народ. Что-то она чувствовала…

О чем он думал, когда отправлялся на голод с двумястами рублями? Ведь еще из летней поездки в самарское имение он мог представить себе масштабы грядущей катастрофы. Впрочем, и отец поехал в Бегичевку со скудным стартовым капиталом. Но у отца были помощники – дочери и большая семья Раевских. В Бегичевке к приезду Толстых уже были открыты первые народные столовые… А Лев Львович помчался в голую степь один-одинешенек с неотчетливыми мыслями о том, как спасать голодных и даже как он сам проведет зиму в заснеженной степи. «Он отбивался от всего и ничего не хотел брать», – вспоминала Софья Андреевна. Вообще в поездке было что-то невзаправдашнее. Он даже не стал выходить из университета, взял месячный отпуск.

До того, как отправиться в Самару, он посетил отца в Бегичевке. Но можно предположить, что с самого начала идея народных столовых не грела его. Так, еще 19 сентября он писал матери: «Народные столовые – мысль отличная, но вряд ли устроят это практично наши помещики. И сомнительно также, чтобы Поляковы, Гагарины (крупные банкиры и помещики – П. Б. ) и т. д. – от чистого сердца – взялись бы за это. Конечно, для того, чтобы заговорили о них, для папа́ они согласятся, и выйдет то, что и требуется доказать, – деньги и хлеб».

Он понимал, что не ровня своему отцу. Отцу деньги и хлеб дадут, а ему – нет. А ведь в то время, когда Лев Львович поехал в самарскую степь, отец, как царь Салтан, еще продолжал «чудесить» в отношении денег. Письмо-обращение к обществу, о котором сказано выше, было написано Софьей Андреевной не по его инициативе. Ее убедили сделать это Фет и Страхов. Но и это обращение появилось в печати только 3 ноября, когда Лев Львович уже находился в самарской глуши в состоянии полного отчаяния…

Жарким летом, когда он посетил самарское имение перед поездкой по стране, весь ужас предстоящей зимы еще не так бросался в глаза. Но теперь это была не Россия, а какая-то внутренняя Индия или Африка, где племя людей было предоставлено само себе на очевидное вымирание. Это была не Бегичевка, где просвещенный помещик Раевский со своим другом великим писателем Толстым открывал столовые. Где по меркам самарских степей до Москвы было рукой подать и где поблизости были губернии, не до такой степени затронутые неурожаем. Где для мужиков был возможен отхожий промысел, извозчиками или грузчиками в Москве. Здесь же воистину – от колоса до колоса не слышно было человеческого голоса. До Бога высоко, до царя далеко.

Только 17 ноября 1891 года император Александр III распорядился учредить Особый Комитет для помощи нуждающимся (слова «голод», «голодающие» высочайше публично не произносились) в неурожайных местностях под председательством наследника цесаревича. Хотя о том, что грядет «печальный год», министр финансов Вышнеградский предупреждал его уже в ноябре 1890 года. [28]

К счастью Льва Львовича, губернатором Самары был Александр Дмитриевич Свербеев, «просвещенный консерватор» и знакомый Толстых. Он любезно принял Льва Львовича, «но когда узнал, что я приехал с крайне жалкими средствами, выразил сомнение, чтобы я мог что-либо существенное сделать с моими несчастными двумя сотнями рублей…»

В тот же день Лев Львович присутствовал на заседании губернского попечительства Красного Креста: «Обсуждали всевозможные вопросы о хлебе, о работах, о корме скота, о врачебной помощи больным; но беда была в том, что нужда была настолько велика, что каждый просил в свое попечительство больше, чем оно могло получить, и потому всё сводилось на заседании уже не к тому, чтобы получше облегчить бедствие в известном месте, а только к тому, чтобы каждому просившему уделить хоть немножко, хоть что-нибудь на нужды его участка…»

В тот же день он посетил базар, где возле хлебной лавки стояла толпа крестьян. «Многие покупали хлеб; другие стояли подле, завистливо смотря на счастливцев… Некоторые из покупавших хлеб тут же принимались его есть. Я подошел к лавке и купил несколько фунтов хлеба, чтобы подать мужикам и бабам, показавшимся мне особенно жалкими. Но не успел я сделать этого, как толпа народа окружила меня, прося и ей купить хлеба. Я стал покупать и раздавать – пока не удовлетворил многих».

Так первый поступок сына Толстого на голоде обнаружил его полную неопытность в этом деле. Он совершил именно то, против чего восставал его отец. Он стал раздавать хлеб попрошайкам, потратив на это свои и без того «жалкие средства».

На хуторе знакомого помещика Бибикова, где временно остановился Лев Львович, его приняли как посланца небес. Сам Бибиков уже отчаялся раздавать милостыню народу. Сколь бы щедро он ее ни раздавал и сколько бы ни кормил нищих на своей кухне, прокормить всех было невозможно. Приезд нового «господина» взбудоражил всю округу! «На хуторе Б. день и ночь стояла толпа голодающих; не успел я приехать, как дом был окружен ими. Но разговоры с ними отложили до утра. Тем не менее, всю ночь, которую я почти не спал, слышны были голоса под окнами, просившие нараспев милостыню: “Во имя Отца и Сына и Святаго Духа, подайте Христа ради!”