Павел Басинский - Лев в тени Льва. История любви и ненависти

Это надмирное сказывается на отношении к близким. «Никто его не знает и не понимает; самую суть его характера и ума знаю лучше других я, – пишет Софья Андреевна. – Но что ни пиши, мне не поверят. Л. Н. человек огромного ума и таланта, человек с воображением и чувствительностью, чуткостью необычайными, но он человек без сердца и доброты настоящей. Доброта его принципиальная , но не непосредственная ».

О Льве Львовиче можно сказать наоборот. Он как раз был добрым и сердечным человеком, но в отношении ума и таланта космически отставал от отца. Но само по себе это было бы не страшно. Главным недостатком его было то, что ему не доставало чуткости к окружающей жизни, а еще больше – к себе. Во-первых, им овладели «мессианские» настроения. «С началом русско-японской войны, – пишет Валерия Абросимова, – в сознании Л. Л. Толстого постепенно вызревала мысль о том, что ему суждено стать одним из возможных спасителей Отечества». Во-вторых, он постоянно совершал поступки, не согласуя их со своими возможностями и обстоятельствам жизни близких людей.

Осенью 1904 года он решил стать книгопродавцем. В нижнем этаже своего дома он хотел открыть книжный магазин под названием «Доброе дело». Между прочим, в организации склада на улице Бассейной ему помогала вдова Достоевского. Приехавшая в это время в Петербург сестра Татьяна пишет в дневнике: «Он занят книжным магазином, который он открывает для того, чтобы дать возможность человеку, желающему иметь нравственную книгу, знать, где ее приобрести». Но она же замечает: «Он написал две статьи в “Новом времени” в патриотическом духе, которые я не читала, не желая портить моих отношений с ним…»

Он ведет себя непоследовательно. При обострившихся отношениях с отцом собирается торговать его же книгами, прибегнув к помощи матери. Но Софья Андреевна в свое время со слезами и скандалами вырвала у мужа право на такую торговлю. Она сама продает книги Толстого против его убеждений. А сын предлагает уступить ему преимущественное право этой торговли, не чувствуя, насколько это бестактно не только в отношении отца, но и матери. И она опять ставит его место…

«Милый Лёва, получила твое письмо с просьбой не давать книг на склад Стасюлевича. Я лично тебе уже говорила, что я на это не согласна, так как считаю выгодным для дела, которое веду я , давать Стасюлевичу, фирме известной и очень распространенной – на комиссию книги. Деньги они платят очень исправно и много, и потому я не имею причины и повода отказать им присылкой книг. Вообще я желала бы, пока дело изданий в моих руках, чтоб я оставалась свободна, как было до сих пор, а связав себя с неопределенным делом, начинаемым тобою, я могу совсем запутаться, да еще, сохрани Бог, испортить твои отношения.

Ты ставишь Н. П. Макаренко (заведующего складом в Хамовниках – П. Б. ) в тяжелые условия, отдавая ему приказания не отпускать книг тому или другому. Он всё равно будет слушаться только меня, о чем я его просила и впредь, и что, я думаю, только справедливо. Например, ты пишешь, чтоб не отпускать книг в склад Карбасникова. У него склада нет, а есть несколько книжных магазинов. Он действительно делает скидку в 5 процентов на наших книгах: что же мне за дело до этого? Он и мне уступал 5 процентов на диксионеры [46], и спасибо ему.

Вообще ты слишком горячо и суетливо берешься за дело, не вникая даже спокойно в разные обстоятельства. Так вот, пожалуйста, не впутывай меня в свои дела более, чем я нахожу возможным. Если дело твое пойдет хорошо и фирма приобретет доверие и известность, то и так будут брать книг у тебя более, чем у других. И зачем: “Доброе дело”? Многие уже смеются над этой вывеской, а это жаль, не лучше ли переменить?»

Первое коммерческое начинание Льва Львовича, которое он искренне думал соединить с нравственными и просветительскими задачами, вызвало резкое неприятие Софьи Андреевны. И он опять оказался между отцом и матерью, третьим лишним в сложной и хрупкой системе родительских ссор и компромиссов.

Дела с магазином не шли. Тогда он решил основать свою газету.

Роль ведущего «нововременского» публициста не до конца устраивала его, тем более что по известности он все-таки уступал в газете таким акулам пера, как Розанов и Меньшиков. Да и Суворин представлялся ему не тем человеком, который может спасти Россию.

«К сожалению, – писал он в «Опыте моей жизни», – Алексей Сергеевич не был достаточно культурным и развитым человеком, чтобы понять требования своего времени. Он был консерватором и реакционером, простым дельцом и разбогатевшим, хитрым русским мужиком и не больше других знал, в чем нуждалась Россия. Его газета шла рука в руку с правительством и потому, естественно, приносила больше вреда, чем пользы».

Когда 24 августа 1912 года Суворин скончается в Царском селе, Лев Львович посвятит ему трогательный некролог, в котором скажет, что «он не лгал, он говорил прямо и просто свою правду, когда он считал ее таковой. Он понимал и чувствовал Россию…»

Во всяком случае он был человеком на своем месте. Невозможно перечислить все его роли: писатель, драматург, публицист, театральный критик, газетный и книжный издатель, общественный и политический деятель. Близкий знакомый Достоевского и Толстого, покровитель Чехова, работодатель Розанова, Меньшикова и Льва Львовича. Газетный магнат, владелец магазинов и киосков по всей России, основатель своего театра, библиоман, библиограф… Создатель первых справочников европейского уровня: «Вся Москва», «Весь Петербург», «Вся Россия»…

Тот самый человек, которому Чехов написал знаменитые строки о необходимости выдавливать «из себя по капле раба», имея в виду совсем не Суворина. Чехов был откровенен с ним, как ни с кем. Это единственный издатель, которому Чехов мог написать: «Мне страстно хочется поговорить с Вами. Душа у меня кипит. Никого не хочу, кроме Вас, ибо с Вами только и можно говорить».

Газету «Новое время» Владимир Ленин назвал «образцом продажных газет». По мнению вождя революции, «нововременство» «стало выражением, однозначащим с понятиями: отступничество, ренегатство, подхалимство». Суворина обвиняли в том, что он получает субсидии одновременно от русского правительства и от французского генерального штаба. Про него говорили, что у него в кармане четыре миллиона, у него три дома и он наживается на бедных писателях. А он писал в дневнике: «…я никого не эксплуатировал, никого не жал, напротив, делал всё, что может делать хороший хозяин относительно своих сотрудников и рабочих… Газета дает до шестисот тысяч в год, а у меня кроме долгов ничего нет, то есть нет денег. Есть огромное дело, которое выросло до миллионного оборота, но я до сих пор не знал никакого развлечения, никаких наслаждений, кроме труда самого каторжного. Расчетлив я никогда не был, на деньги никогда не смотрел как на вещь, стоящую внимания».