Павел Басинский - Лев в тени Льва. История любви и ненависти

В это время началась русская революция, которой предшествовало 9 января – Кровавое Воскресение. Сын Толстого сам наблюдал это событие, «видел черноокого и быстрого Гапона, подстрекавшего толпу на Невском проспекте». Он едва не попал под пули с двумя малолетними сыновьями, с которыми отправился кататься по набережной: на Миллионной крикнули, чтобы не сворачивал к Зимнему дворцу.

Письмо писалось по горячим следам и накануне еще более горячих событий…

«Считаю долгом довести до сведения Вашего Величества, что Вашей жизни и спокойствию России грозит великая опасность. После кровавых событий этих дней я виделся и говорил с сотнями различных людей и вынес безнадежное, удручающее впечатление от настроения, царящего в обществе и всем народе».

Выход автор письма видел в немедленном, несмотря на военное положение, созыве Земского Собора. «Уже этой весной он должен был созван. Выборные от земств, от городов, от различных сословий и обществ съехались бы в Петербург, и это сразу оживило бы не только мертвенный, в последнее время, застой столичной жизни, в которой зреют преступные, тайные замыслы, но оживило бы всю внутреннюю жизнь России, воскресило надежды, подавило смуту и благотворно, бодряще подействовало бы и на русскую армию, там, на Дальнем Востоке, которая, отвечая общему подъему народа, скорее бы дала ему желанную победу над врагом».

Идея Собора принадлежала не только ему. 12 января ее высказали редакторы петербургских газет на приеме у министра внутренних дел Петра Дмитриевича Святополка-Мирского, у которого 14 января был сын Толстого и рассказал ему о настроениях, царящих в народе и обществе. Вообще идея земского съезда была близка Святополку-Мирскому, с приходом которого на пост министра внутренних дел в августе 1904 года после убийства Плеве связывались либеральные надежды. Заговорили о начале «эпохи доверия» и о «весне русской жизни». Еще в ноябре 1904 года Святополк-Мирский просил Николая II дать согласие на созыв съезда представителей земств. Но получил отказ. Съезд состоялся как «частное совещание земских деятелей».

На приеме у министра редакторы газет также выступили с требованием «предоставить печати полную свободу сообщения фактов и событий общественной жизни и обсуждения их». Это второе предложение не только не прозвучало в письме Льва Львовича, но косвенно он высказался в нем против свободы слова, как, впрочем, и против репрессий. «Ничто, кроме такой трезвой, назревшей, чисто практической и государственной меры (Земского Собора – П.Б. ), не поможет теперь России. Никакая новая свобода, никакие обещания, никакие репрессии».

В будущем же письме царю, написанном в декабре 1905 года, Лев Львович прямо призывал царя к ужесточению цензуры: «Надо запрещать всякое проявление революционных стремлений, уничтожать их при возникновении, вырывать с корнем больную, сорную траву. Суд должен карать печать моментально, должен карать всё, противное общественному благу, всё злое, которое никогда не может стать законным, никогда не должно быть терпимым».

Заметим, что это писалось после известного Манифеста о даровании свободы слова.

Кстати, Лев Львович вступил в партию «Союз 17 октября», возникшую на политической волне этого Манифеста, и хотел баллотироваться от нее в Государственную Думу. Но и здесь, как в случае создания своей газеты, его настигло внезапное разочарование, и он покинул ряды членов партии.

Впрочем, и в этом пренебрежении свободой слова и даже отрицательном к нему отношении сын не слишком расходился со своим отцом. Для Толстого свобода слова не являлась базовой ценностью. Во всяком случае о ней ничего не говорится в письме «Царю и его помощникам», в котором Толстой настаивает на других свободах: свободе передвижения крестьян, свободе открытия частных школ и свободе вероисповедания.

По убеждению Толстого, который сам же в первую очередь страдал от цензуры, Божье слово само дорогу найдет.

И вообще не это было главным во втором письме Льва Львовича. Главным было вот это место:

«Настало время, Государь, когда Россия уже не может быть управляема так, как прежде. Царю необходимы помощники, помощники истинные, понимающие и чувствующие насущные нужды народа, – настало время, когда царю нужен посредник между ним и его подданными».

Речь как будто бы шла о Земском Соборе. Но в конце последней фразы множественное число вдруг поменялось на единственное. Такая же словесная метаморфоза происходит и в третьем письме Льва Львовича, написанном уже после встречи с царем. В начале письма он называет группу лиц, которые могли бы, с его точки зрения, «сгруппироваться» вокруг царя и «основательно разобрать вопрос о созыве Собора». Это Дмитрий Николаевич Шипов, один из будущих организаторов партии «Союз 17 октября»; князь Борис Александрович Васильчиков; князь Павел Дмитриевич Долгоруков, один из основателей «Союза освобождения»; князь Михаил Владимирович Голицын; философ Сергей Николаевич Трубецкой; земский деятель Юрий Александрович Новосильцев; друг Николая II еще со времен его молодости князь Эспер Эсперович Ухтомский; историк Василий Осипович Ключевский и другие.

Но ближе к концу письма акцент неожиданно смещается на одного человека: «Ваше Величество, после свидания с Вами я думал: “Если бы я мог быть полезным, если бы Государь позвал меня, я бы всё бросил, – все мои дела, интересы, семью и пошел бы служить Ему для Его блага, связанного нераздельно с благом России…”»

И наконец, в письме, написанном в сентябре 1912 года, Лев Львович умоляет царя призвать его одного в качестве советника: «Позовите меня! Я помогу Вам! Об этом будет знать один Бог».

Согласно воспоминаниям сына Павла, после встречи отца с царем Дора шутливо называла мужа «тайным советником». Но, по-видимому, для Льва Львовича это было не шуткой. Какое-то время он лелеял в себе мечту: стать новым Победоносцевым при новом царе. Но не тем Победоносцевым, который, по выражению Константина Леонтьева, «подморозил Россию», не тем, что, по словам Блока, «простер» над нею «совиные крыла». Лев Львович видел себя в роли реформатора. Причем не только политической системы, но и русской церкви, о чем недвусмысленно писал царю в том же сентябрьском письме 1912 года: «Когда же, Ваше Величество, Вы один, имеющий возможность положить конец этому великому злу – праздности русского народа (имелись в виду многочисленные православные праздники – П. Б. ), – Вашим одним словом дадите России избавление от этой рабской зависимости народной, общественной и государственной жизни от авторитета Церкви, гнетом сковывающего Россию?!.. Перестройте Церковь, Ваше Величество, властной рукой !»