Павел Басинский - Лев в тени Льва. История любви и ненависти

«Я думаю прежде всего о крестьянах, – сказал государь, – для меня это главная забота».

Затем царь вынул портсигар и закурил папиросу.

«Вы курите? – спросил он. – Нет, Ваше Величество, я оставил. Я в настоящее время веду очень гигиенический образ жизни, сплю с открытыми окнами даже зимой, хожу на лыжах, беру холодные ванны. Без здоровья тела нет здорового духа…» «А мясо? – спросил государь. – Ваш отец – вегетарианец?» – «Отец – да, – ответил я, – а я пробовал четыре года и опять вернулся к мясоедению». – «Мне мясо необходимо, – сказал царь, – я без него слабею. Мне оно нужно для здоровья». Видимо, этот вопрос интересовал государя».

Разговор шел вяло. Но вдруг кто-то зашумел за дверью, и царь преобразился! «Лицо его оживилось и, главное, глаза заблистали, и он встал. Он ничего не сказал мне, но я понял, что это наследник, прибегавший за отцом… Аудиенция была окончена…»

27 января 1905 года Николай II писал в дневнике: «Погулял до завтрака. В 2 1/ 2принял гр. Льва Толстого-сына».

Кроме этого ничего не известно о его мыслях на этот счет.

Впоследствии Лев Львович неоднократно писал царю политические и в то же время глубоко личные письма. Он убеждал его продолжать русско-японскую войну до победного конца, прогнать Витте и Распутина, не допускать автономии низшей, средней и высшей школ и провести реформу православной церкви. Он, наоборот, советовал ему не ввязываться в русско-германскую войну: «Сохрани Боже становиться на пошлую точку зрения в наше время, – защиту братушек».

Но лейтмотив этих писем был такой: «Призовите меня, Государь!»

За полгода до отречения Николая в атмосфере общей измены его окружения он молил:

«Ваше Императорское Величество,

Неудержимо стремлюсь послужить Вам. Едва удерживаю себя, чтобы не поехать к Вам в Ставку, чтобы как-нибудь добраться до Вас, стать перед Вами на колена и молить Вас оставить меня при Вашем Величестве, в качестве хоть Вашего низшего слуги».

И ведь он совсем не был закоренелым монархистом по убеждениям. Категорически отмежевался от партии «Союз русского народа», когда она пыталась привлечь его на свою сторону Здесь было что-то другое… Может быть, поиск второго отца ? Но такого отца, который бы не давил на него своим могучим авторитетом, но слушался его, Льва Львовича, мнения? Ведь Николай II был старше сына Толстого всего на один год…

Впрочем, всё это не имело никакого смысла.

Отношение Николая к семье Толстых было исчерпывающе выражено в резолюции от 20 декабря 1911 года, когда Софья Андреевна, а затем и Лев Львович обратились к нему с просьбой приобрести Ясную Поляну в государственную собственность, чтобы организовать в ней музей Толстого. «Нахожу покупку имения гр. Толстого правительством недопустимою. Совету министров обсудить только вопрос о размере могущей быть назначенной вдове пенсии».

В марте 1900 года дочери Толстого Татьяне Львовне, тогда уже носившей фамилию Сухотина, делали повторную операцию по вскрытию лобной полости – она страдала хроническим гайморитом. Для медицины того времени такая операция была непростой; первую она делала не в России, а в Вене. Вторую – сделал в Москве профессор фон Штейн.

Родители переживали за Татьяну и ожидали конца операции в клинике. Туда же, не выдержав волнения, прибежала и самая младшая дочь Саша. В воспоминаниях она описала момент, когда отца позвали посмотреть на Татьяну.

«Отец сидел рядом с операционной и ждал. Вдруг дверь открылась и с засученными рукавами, в белом халате вышел фон Штейн.

– Лев Николаевич, хотите посмотреть на операцию?

На столе захлороформированная, без сознания лежала Таня, бледная как смерть. Кожа на лбу была разворочена, череп пробит, лицо в крови. Отец побледнел и зашатался. Его подхватили под руки».

Вечером Софья Андреевна рассказывала об этом дома и возмущалась. Так со Львом Николаевичем поступать было нельзя! Он хотя и бывший боевой офицер, видевший много страданий в осажденном Севастополе, и даже описавший в одном из севастопольских очерков, как солдатам в наскоро оборудованной операционной в непрерывном режиме ампутируют конечности («Севастополь в декабре месяце»), – перенести зрелища окровавленной дочери не мог. Да и возраст был уже не тот.

В конце жизни восприятие Толстым всего телесного, плотского, грубо материального становится крайне болезненным. Любые физические мучения и всякий вид насильственной смерти вызывает в нем боль. Это порой доходит до смешного. Он выпускает на волю мышей, попавших в мышеловку, содрогается от вида раздавленной каблуком крысы и даже переживает из-за мухи, запутавшейся в оконной сетке и погибшей там. Отчасти это объясняется его мировоззрением, как и его вегетарианство: нельзя есть мяса, потому что нельзя убивать живые существа! Но трудно сказать: что здесь было первичным – разум или непосредственное чувство боли при виде чужих страданий? Во всяком случае убежденным вегетарианцем он становится после того, как посещает тульскую скотобойню и видит, как волам сначала с хрустом ломают хвосты, чтобы в состоянии болевого шока подвести под нож (статья «Первая ступень»).

При этом он не только не испытывает страха или отвращения к смерти, своей или близких, но ждет, радуется ей как величайшему и самому торжественному моменту жизни, когда до конца раскрывается духовное существо личности.

И если бы фон Штейн позвал Толстого посмотреть не на удачный, с точки зрения медика, результат операции, а на то, как в итоге неудачной операции Татьяна умирает, не было бы с ним никакого обморока. Жадный интерес, радость…

В начале сентября 1906 года сложную и опасную операцию по удалению гнойной кисты перенесла Софья Андреевна. Операцию пришлось делать прямо в яснополянском доме, потому что перевозить больную в Тулу было уже поздно. Так решил вызванный телеграммой известный профессор Владимир Федорович Снегирев, приехавший в Ясную Поляну с ассистентами и на всякий случай вызвавший из Петербурга еще и профессора Николая Николаевича Феноменова, который, впрочем, приехал, когда дело было уже сделано.

Снегирев был опытным женским хирургом, но делать операцию жене Толстого , да еще и в неподходящих условиях, конечно, означало рисковать и брать на себя огромную ответственность! Поэтому он несколько раз буквально допрашивал Толстого: дает ли тот согласие на операцию? Реакция Толстого неприятно поразила врача: сначала тот ответил отказом, а затем «умыл руки», предоставив решать этот вопрос самой жене и сыновьям. Вообще, в воспоминаниях Снегирева об этом событии, опубликованных в 1909 году то есть еще при жизни Толстого, чувствуется едва сдерживаемое раздражение на главу семьи и писателя, перед гением которого профессор преклонялся. (Колеблясь в решении делать операцию, он, между прочим, думал о том, как ее исход повлияет «на жизнь и деятельность Льва Николаевича»).