Станислав Говорухин - Чёрная кошка

В 90-м году вышел мой фильм «Так жить нельзя». Шуму он наделал много. Нескромно, конечно, так заявлять, но очевидцы подтвердят — фильм во многом изменил политический климат в стране.

Очереди на фильм стояли по всей стране. Помню, у кинотеатра «Россия» (теперь «Пушкинский») люди дежурили всю ночь, чтобы попасть на утренний сеанс. Жгли костры. Выходя из кинотеатра, бросали в эти костры свои партбилеты.

В Верховном Совете как раз в это время выбирали Председателя. Ельцин не проходил. Состоялось уже два голосования…

Сергею Станкевичу, зампредседателю Моссовета, пришла в голову идея: вечером, перед решающим утренним голосованием он подогнал к зданию Верховного Совета десятки автобусов, и все делегаты, человек восемьсот, приехали на «Мосфильм». Там, в самом большом зале, им показали «Так жить нельзя».

Еще не погас экран, как человек двести самых упертых коммунистов демонстративно вышли из зала. Оставшиеся депутаты устроили овацию.

Наутро состоялось третье голосование. Ельцин победил. Всего четырьмя голосами.

Это была уже прямая дорога в Президенты России.

Лет через пять сижу я с одним губернатором в его сауне. Выпили по рюмке чая, разоткровенничались. Я жалуюсь, что вот, мол, отчасти по моей вине этот пьяница и разрушитель стал Президентом России. Никогда не прощу себе…

Мой собеседник хлопнул меня по плечу:

— Не журись, хлопец! На мне еще большая вина висит… Я два голоса подделал! ЖИВОТНОЕ 1995 год. Жуткие времена. В Чечне война, гибнут наши дети. В январе ранили моего Сережку. Снайпер стрелял в движущуюся цель, попал в подколенную артерию — пришлось отнять ногу.

Сидим на кухне у моего друга Вадима Туманова. По телевизору опять показывают Ельцина — в задницу пьяного. «Беседует» с народом на Пушкинской площади. «Народ» смотрит на него влюбленными глазами.

— Вот животное, — цедит сквозь зубы Вадим. — А что ты хочешь… если народ — стадо, им и должно руководить животное. ПАРОЛЬ «12» Генерал Романов по-прежнему в коме. Вот уже много лет. Летом 1995-го бронетранспортер, на котором он ехал, нарвался на чеченский фугас.

Тогда, в 95-м, я был Председателем Первой парламентской комиссии по чеченскому кризису. Приходилось бывать на войне. В том же проклятом году и сын мой был ранен в Грозном. Потерял ногу.

Так вот, однажды — дело было под Бамутом — ночую я у генерала Романова, в его палатке. Выпили маленько. Перед сном он мне говорит:

— Пойдешь ночью в уборную, запомни: пароль «12».

Часа в три ночи я проснулся, захотелось по-маленькому. Только вышел из палатки, окрик часового:

— Пароль 7!

— Пароль 5, — отвечаю.

Пять плюс семь — двенадцать. Удобная и надежная штука — такой пароль. Его сообщают вечером, каждый раз назначая другую цифру. Поди-ка, враг, догадайся!

Ну вот, прошел я метров двадцать, опять строгий окрик:

— Пароль 6!

— Пароль 6, — отвечаю. Иду дальше. И уже у самой будки опять слышу:

— Пароль 4!

— Пароль 7, — отвечаю бодренько, делаю шаг и слышу, как передергивается затвор автомата. — Ой-ой! — кричу. — Подожди… Сейчас… Пароль… 8!

Юношеский голос из темноты произнес:

— Арифметику надо было учить, дядя!

1980 год. Всесоюзный фестиваль телевизионных фильмов. В городе Ереване.

Меня пригласили с «Местом встречи». Фильм уже два раза прошел по Центральному телевидению; страна вымирала, все сидели у телевизоров. «Ну, — думаю, — обязательно что-нибудь дадут! Не первую премию, конечно… Во-первых, детектив, низкий жанр… Во-вторых, в программе „Карл Маркс, молодые годы“ — значит, с первой премией вопрос решен… Но, может быть, вторую, третью…»

В программе фестиваля участвовал 21 фильм. Наград было почти столько же, если не больше. Первая премия, две вторых, две третьих, различные дипломы, призы — «Приз Союза журналистов», «Города Еревана» и прочие.

Короче — единственный фильм, не получивший ни премии, ни приза, ни диплома, — был «Место встречи изменить нельзя».

Еду в аэропорт на такси. Шофер-армянин: — Понравился вам наш город?

— Да, очень.

— Ереван намного красивее Тбилиси. Не на один раз… А намного!

Каждый режиссер должен выучиться рисовать. Каким видишь будущий кадр? Как это объяснить соратникам — оператору, художнику?.. На пальцах?

Детство у меня было не рисовальным. Книжки, рыбалка, футбол, коньки, лыжи, потом девочки. Да и трудное было детство — послевоенное. Краски и кисточку в руках не держал. Карандаш-то — не всегда…

Режиссер, не умеющий рисовать, все равно рисует. А куда денешься? Как объяснишь?

Два кружочка, четыре палочки — человек. Можно рисовать и так. Все равно понятнее, чем на пальцах.

Труднее изобразить массовку. Но и тут можно выкрутиться. Два кружочка, а поверх — полукружия.

Словом, я стал учиться рисовать. Во время лекций на полях конспекта стали появляться фигурки людей, профили, голова соседки, затылок впередисидящего. Иногда получалось похоже. В рисунке узнавалась модель. Новое занятие увлекло, превратилось в привычку. Теперь не могу себя представить на каком-нибудь заседании без ручки в руке и листка бумаги перед собой. Или записной книжки, или просто книжки с чистыми полями. Так появилось это небольшое собрание рисунков на полях. Что-то в них есть. Понятно, это не Пушкин. Рисунки Александра Сергеевича на полях его рукописей дышат неподражаемым очарованием, в них — отблеск гения.

Художником, разумеется, я не стал, но в своей профессии значительно продвинулся. Теперь я могу нарисовать любой кадр. Достаточно внятно и лаконично.

Став взрослым, как я жалел, что не учился в детстве музыке, рисунку, живописи, иностранным языкам. Ребенок, подросток все схватывает легко и удерживает в памяти прочно, на всю жизнь. А как я мог всему этому научиться? Мать, портниха, — на ней вся семья: мы с сестрой, бабушка, больной туберкулезом дед. Как я уже писал, отец сгинул где-то в Сибири году в 37-м, 38-м. Он был донской казак. В этом была вся его вина и одного этого хватило, чтобы стереть человека в лагерную пыль.

Мучительно завидую человеку, который может вдруг сесть за рояль и сбацать легкую мелодию, завидую тем, кто свободно чешет на иностранном (я-то взялся за языки, когда мне было под сорок и больших успехов не достиг). Белой завистью завидовал художнику, стоящему за мольбертом, — какое, наверное, высокое наслаждение испытывает он, когда что-то получается!

Мне и самому всегда хотелось взять кисть и краски. Я как бы чувствовал уже, что это мое, что у меня есть к этому способности. Да все как-то не было повода, не подворачивался случай.

И вдруг такой случай подвернулся.

Это была весна 94-го, мне 58 лет. Сидели мы, пили чай в мастерской художника Шилова. Александр Руцкой (бывший вице-президент России, вчерашний узник, только что выпущенный из Лефортово), кинорежиссер Сергей Бондарчук, Саша Шилов и я. Первые трое были художниками. У Бондарчука живопись была сильнейшим увлечением, он тратил на «малевание» все свободное время, Руцкой в молодости увлекался и живописью, и ваянием, и архитектурой, про Шилова и говорить нечего.