Елена Якович - Дочь философа Шпета в фильме Елены Якович. Полная версия воспоминаний Марины Густавовны Шторх

Продовольственные карточки выдавались по категориям. Приличной была только рабочая карточка. И по-моему, весной 1942 года мы с Татьяной первый раз пошли на донорский пункт сдавать кровь. Потому что знали – тем, кто сдаст кровь, не важно было, заплатят или не заплатят деньги, но на месяц давали рабочую карточку. В Москве можно было ежедневно получать хлеб. Иждивенцам и детям – по 400 граммов, служащим – 500, рабочим по 700 граммов хлеба. И абсолютно точно мы разрезали эти куски хлеба на три порции: утро, день и вечер. Всем поровну. И полуторагодовалой девочке, и Алеше, и мужу, и мне… Помню, что у меня приходилось крупы суммарно 40 граммов в день. Всю войну держалась эта норма.

Между тем брата Сережу забрали в военную школу в Ижевск. Потом перевели куда-то под Москву. Мама к нему часто ездила. Но через два-три года, когда он оканчивал эту военную школу и мама приехала на очередное свидание, то ее вызвал Сережин начальник и сказал: «Постарайтесь быстренько, прямо за несколько дней, устроить сына на какую бы то ни было работу. На любую работу! Мы его отпустим». Выяснилось, что они не хотят, с его фамилией Шпет и отчеством Густавович, давать ему воинское звание. И маме удалось его устроить с большим трудом в театральный хор. Это Сережу, который был очень голосистый, но у него отродясь никакого слуха не было! Поэтому когда он якобы пел в этом хоре, то соседи его просили: «Ради бога, открывайте рот, но не пойте, вы нас сбиваете!»

Потом наступил День Победы. Чужие люди на Тверской обнимались, целовались. Все радовались. Конечно, радоваться-то радовались, но война есть война. В каждом доме кровавый след оставила.

Танина дочка с самого начала была очень миловидная и складненькая. Настолько, что чужие люди просто на улице обращали внимание на ее подвижность и грациозность. И все знакомые говорили Тане, что необходимо ее кому-нибудь показать или отдать в балет: «Все девочки прыгают через веревочку. А как твоя Катя прыгает! Обязательно какой-нибудь прохожий остановится посмотреть». Таня отвечала что-то вроде «туда без блата не поступишь». Тогда, правда, еще не было слова «блат». Поэтому она говорила: «Да ну, это безнадежно, в балет без знакомства не попадешь!» Но потом оказалось, что и без знакомства можно, если незаурядные способности. Эту девочку в дальнейшем мир узнал как Екатерину Максимову.

Катенька Максимова, моя племянница, внучка философа Шпета, – наверное, ей передалась вся музыкальность Зилоти и Рахманиновых. «Втихомолку расцветая, расцвела…» Таня тогда развелась уже, была одна. Катю, конечно, обожала. Мы продолжали жить все вместе в квартире на Брюсовском. И по длинному коридору Катя бежала открывать входную дверь на цыпочках, словно на пуантах. Как-то они с моей Леной поставили спектакль по басне Крылова «Стрекоза и муравей». Катя играла Стрекозу, Лене достался Муравей. Это был первый театральный опыт Максимовой. Как же ей шла эта стрекоза!

Тогда еще была жива наша соседка, выдающаяся балерина Екатерина Васильевна Гельцер, ее квартира была на четвертом этаже, прямо под нами. К этому времени она уже ушла из Большого театра. Всегда говорила, что перестанет танцевать, только когда упадет на сцене. И представьте, действительно упала на сцене и сломала ногу. С тех пор хромала, ходила с палочкой, жила одна. Все в доме ее жалели, и мы иногда посылали к ней детей – Алешу, Катю и Лену. Договаривались с Екатериной Васильевной заранее, и они туда ходили. У нее была большая роскошная квартира, вся увешанная картинами в подлинниках, и зал для занятий балетом – с зеркалами, балетными станками и роялем, под которым почему-то стояла настоящая пушка. Дети там бегали, играли, сами развлекались и Екатерину Васильевну развлекали. Иногда она все-таки выходила из дому, и все жильцы знали, когда это случалось, потому что потом еще неделю в лифте пахло духами «Шанель». Тогда их ни у кого не было. Моя Лена говорила, что с тех пор она на этом запахе помешана. В какой-то момент Гельцер завела болонку, и детям стало еще интереснее. Потому что в послевоенные годы собак в квартирах немногие держали, их не прокормишь. Екатерина Васильевна поставила условие, чтобы дети приходили к ней с зефиром, потому что ее болонка ест только зефир. И вот я помню, как они спускаются по лестнице на один этаж, торжественно держа в руках эти зефирины. Собрались в гости к Гельцер, да еще с подношением!

В 1946 году Катя пошла в ближайшую школу – 131-ю, бывшую гимназию Капцовых (потом по Москве она была известна как 31-я английская). И мои дети все там учились. Да, здесь уже впервые стали принимать семилетних детей, до этого только с восьми лет брали. А Лена пошла через год, сразу во второй класс, и они с Катюшей оказались вместе, в одном классе. Мама тогда уже преподавала французский язык в ЦМШ, Центральной музыкальной школе, и она попросила учительницу, нельзя ли Кате и моей Лене просто приходить на уроки ритмики. Учительница ритмики тоже Катю сразу выделила, говорила, что такая девочка, такая девочка, попробуйте отдать ее на танцы! Бросалось в глаза всегда и всем, до чего она грациозна и легка.

И вот однажды к маме пришла какая-то балерина, которая брала у нее частные уроки французского, занималась на дому. Катя, как всегда, побежала ей открывать на цыпочках через весь коридор, та ее увидела и очень серьезно с мамой поговорила: девочку необходимо отдавать в балет. После этого стали думать, что делать, решили показать Катю Гельцер. Екатерина Васильевна ответила: «Я Катю и так все время вижу, разумеется, с ее данными стоит подавать в училище!» Конечно, мы втайне надеялись, что она поможет. Но она только это сказала.

Таня и сама, может быть, мечтала, но боялась, что ничего не выйдет, только Катюше нанесем травму. Но здесь все чаще стали повторять и свои, и чужие: «Девочку в балет, девочку в балет». В пятидесятом году мама отвела Катю за руку в Хореографическое училище при Большом театре. Там было шесть человек на место. Первый тур Катя прошла чуть ли не с лучшим результатом. Но мы все равно не очень-то верили. На второй тур Катя отправилась уже с Таней. И снова успех. Вот тут уже все в доме разволновались. Но она и третий тур прошла с полным блеском. И ее приняли!

Я помню, что Катю немедленно стали занимать во всяких ролях. Всегда, когда в Большом театре нужны были на сцене дети, брали из хореографического училища. Так, в опере «Лакме» есть эпизод для маленькой девочки. Когда кто-то там бросает денежку, она должна из толпы выбежать, поднять монетку и отнести своей маме. И вот где-то в конце первого класса, от силы второго, эту роль поручили Кате. Это было первое выступление Максимовой на сцене Большого театра. А ее белочку в детской опере «Морозко» даже отметили в рецензиях на премьеру. Это были первые рецензии в ее жизни. А ведь Кате было всего одиннадцать лет.