Джеймс Донован - Незнакомцы на мосту

Что касается усилий Рудольфа по улучшению здания федеральной тюрьмы на Уэст-стрит, один руководящий работник Управления тюрем как-то писал мне: «Он проявлял подлинную заинтересованность и считал этот проект делом, над которым стоит поломать голову… К выполнению всех своих обязанностей он относился с интересом и упорно стремился делать все, за что он брался, хорошо». Это, конечно, было сильной стороной Абеля.

Четверг, 16 января

После того как напряжение и усталость, вызванные процессом, остались позади, мы с полковником почувствовали себя более спокойно и в течение первых недель нового года встречались часто. Встречи наши были приятными. И в это время мы полностью могли уделить свое время тому, что нас интересовало обоих, — вопросам искусства, разведки и шпионажа, книгам и людям. Хотя мы много разговаривали и о нашем деле, но Рудольф все меньше напоминал клиента или человека, осужденного судом.

Ему не хватало общества интеллектуально развитых людей, недоставало человеческого общения. Я нашел в нем увлекательного собеседника, особенно благодаря интеллектуальной честности, с которой он подходил к любому вопросу.

— Американская общественность, — сказал я ему, — испытывает удовлетворение в связи с исходом вашего процесса. Она удовлетворена тщательным и справедливым разбирательством вашего дела и вместе с тем успокоена суровым приговором, вынесенным вам.

— Мне очень приятно узнать, — саркастически заметил Абель, — что я дал американскому народу возможность испытать подобное чувство удовлетворения.

В этот период многие наши встречи проходили по субботам или праздничным дням. В такие дни начальник тюрьмы предоставлял нам возможность уединиться в его кабинете, и мы проводили два или три часа вместе — просто разговаривая. Я часто брал с собой на эти встречи моего Джона (ему тогда было тринадцать лет), и полковник был особенно добр и обходителен с ним.

Рудольф иногда говорил о себе как об отце, но редко рассказывал о своей двадцатисемилетней дочери. Тем не менее было ясно, что их связывают тесные узы. Но о жене он никогда не упоминал.

Когда в разговоре речь заходила об образовании, производственном обучении и профессиональном мастерстве, Абель высказывался очень резко и с позиций «европейца». Пожалуй, по этой причине он положительно отзывался о немцах, поскольку они, безусловно, сторонники дисциплины, а дисциплина — это краеугольный камень его философии.

Среда, 12 февраля

Во время нескольких последних встреч полковник говорил, что теперь, после того как он осужден, ему очень хотелось бы иметь возможность писать своей семье и получать от нее письма. Ему была запрещена всякая переписка с заграницей, и он назвал это правило «варварским». В этих условиях он считал, что будет лучше всего, если я попытаюсь связаться с его родными через советское посольство в Вашингтоне.

Я решил, что этот вопрос, а также другие, возникновение которых я предвидел, вполне могут поставить меня в неловкое или неприятное положение, и поэтому я должен был сделать некоторые практические предложения соответствующим правительственным учреждениям. Я сказал Абелю, что собираюсь отправиться в Вашингтон, чтобы обсудить интересующие меня вопросы с друзьями и юристами из Центрального разведывательного управления: Алленом Даллесом, директором управления, и его генеральным юрисконсультом Ларри Хаустоном.

Полковник искренне сказал:

— Я хотел бы, чтобы вы передали мои лучшие пожелания директору Даллесу. Я высокого мнения о его способностях.

Он также попросил, чтобы я прозондировал с директором ЦРУ вопрос о возможном обмене.

Суббота, 15 февраля

В этот день мы подали свою апелляцию, с тем чтобы ее рассмотрел апелляционный суд Второго округа. Многие вопросы были рассмотрены раньше, в ходе подготовки процесса, но мне казалось, что теперь наши аргументы были изложены гораздо сильнее и убедительнее. Апелляция основывалась на четырех моментах, причем упор в основном делался на вопросе об обыске и аресте.

Я откровенно сказал Абелю, что, по моему мнению, наибольший шанс добиться отмены решения суда по конституционным мотивам появится в том случае, если мы сумеем добиться, чтобы окончательное рассмотрение дела проходило в Верховном суде США.

Пятница, 21 февраля

В этот день в Форт-Мейерс, штат Вирджиния, судом военного трибунала в составе десяти офицеров сержант Рой Роудс был осужден за заговор с целью шпионажа. Он был разжалован и приговорен к пяти годам каторжных работ. Роудс был первым американским военнослужащим, осужденным судом военного трибунала за шпионаж против своей страны, и мог быть приговорен к пожизненному заключению.

Основным свидетелем обвинения был Рейно Хэйханен.

Реакция Абеля на этот приговор сводилась к мнению, что он во всех отношениях крайне мягок. Полковник полагал, что если гражданский суд присудил его к тридцати годам, то, безусловно, американский военный трибунал должен был поступить так же сурово и со своим гражданином, предавшим родину и опозорившим свой мундир.

Суббота, 22 февраля

Снова был праздник. Советский полковник и его американский адвокат отметили день рождения генерала и президента Джорджа Вашингтона в кабинете начальника манхэттенской федеральной тюрьмы. Пили кофе, выкурили по сигарете. Затем в течение трех часов продолжалась дискуссия, в ходе которой были затронуты многие вопросы. ( Позже в тот день я набросал на листке настольного календаря темы, затронутые в ходе дискуссии.)

Мы начали с рассмотрения записки, представленной мною в апелляционный суд, которая, по-видимому, удовлетворила Рудольфа и даже его друзей — «тюремных юристов», моих самых суровых критиков. Он сказал мне, что все убеждены в том, что мы выиграем.

Он пожаловался, что его зубы начинают шататься, и выразил опасение, что в один прекрасный день может оставить их в куске печенки из тюремной кухни. Он сказал, что тюремные юмористы не упустят такого случая, чтобы позубоскалить, а ему хотелось бы избежать славы подобного рода «тюремной знаменитости».

Вопреки моему совету перевестись в исправительную тюрьму и начать отбывать свой срок (и завоевывать себе хорошую репутацию), полковник сказал, что решил остаться здесь, в Нью-Йорке, на положении «арестованного», поскольку здесь мы можем легко встречаться и беседовать наедине. Он пояснил, что хотел бы оставаться поблизости от меня до тех пор, пока мне не удастся в ближайшие недели поговорить с Алленом Даллесом в Вашингтоне относительно его переписки с семьей и возможного обмена.