Сергей Нечаев - Бальзаковские женщины. Возраст любви

А 27 июля 1836 года умерла Лора де Берни. В тот же день ее сын Александр де Берни написал Бальзаку:

«Шлю скорбные известия, дорогой Оноре: после десятидневных, очень острых нервных болей, приступов удушья и водянки матушка скончалась сегодня в девять часов утра…

Врачу она твердила только одно: „Я хочу дожить до завтра“. По ее просьбе я поехал за Вами, но не отыскал Вас в Париже, Вы уехали в Италию. Она ждала Вас. Из окон своей спальни она могла видеть лишь деревья и кусочек голубого неба, но радовалась и этому. Она часто требовала зеркало и щетку, чтобы убрать свои волосы, хотя и знала, что очень изменилась…

Вашу книгу она держала у себя в постели и перечитывала почти до последнего часа, и я счастлив от сознания, что это служило ей утешением. Быть может, она незримо ощущала Ваше присутствие, и ей совершенно не о чем было сожалеть».

Прочитав это письмо, Бальзак с ужасом осознал, что, когда так любившая его женщина умирала, он весело проводил время с другой женщиной, переодетой мужчиной. Он не знал, куда деться от отчаяния.

До самой смерти Лора де Берни не переставала писать Бальзаку, и часть ее писем сохранилась. Вот, например, одно из них:

«Я не хочу докучать тебе стенаниями, но, мой обожаемый, мой любимый, если бы ты знал, как мучительно, как невыносимо жить, цепляясь за человека, которому твоя жизнь больше не нужна! Меня может утешить лишь то, что было время, когда я обладала юным, целомудренным существом, нежным, прекрасным и чутким, которым ни одна женщина на свете не будет больше обладать… Я хочу, чтобы ты знал, что моя любовь настолько сильна, что я предпочту твое счастье своему, и если ты колеблешься в выборе между мною и кем-то еще, то я возвращаю тебе полную свободу, ибо теперь, почти на закате жизни, мне кажется, что сладостнее все же оставаться в плену прошлого, где еще нет горечи слез, страшных теней смерти, злостной холодности самых обожаемых и родных».

А вот так Лора де Берни отзывалась о новых произведениях Бальзака:

«Твои „Сцены частной жизни“ совершенно очаровали меня, но одна беда — редактор из меня слишком плох, я вся во власти милых воспоминаний и я слишком к тебе пристрастна!

Я помню, при каких обстоятельствах ты читал мне тот или иной отрывок и что ты о нем говорил; я помню, друг мой, какие слова любви рождались при этом; и тогда я находила сладостный приют в твоей душе и на твоей груди… Помнишь, милый? Я по-прежнему чувствую себя твоей возлюбленной и в мыслях предаюсь нашим нежным ласкам. Целую тебя бессчетно».

Она гордилась им, предчувствуя скорую смерть:

«Теперь я могу умереть спокойно, я уверена, что Ваше чело уже увенчано венком, о котором я столь долго мечтала для Вас! „Лилия долины“ — возвышенное произведение без единой погрешности и изъяна, и пусть даже несколько сотен женщин Вам скажут, что это — „не совсем то“, я знаю, что роман Ваш — истинная „лилия долины“, и ничто не замутит свежести и чистоты восприятия этой чудесной книги моим усталым и благодарным сердцем».

Эта женщина, пожалуй, была единственной, кто искренне любил Бальзака. По-своему любил ее и он. Да вот только слишком уж «по-своему». После ее смерти он написал матери такие строки:

«Ах, милая матушка, я вне себя от горя. Мадам де Берни умерла! Один только я да Господь Бог знаем, как велико мое отчаяние. А ко всему еще надо работать!»

Она была Бальзаку больше чем любовницей, больше чем матерью. Она всегда поддерживала его словом и делом. Она открыла в Бальзаке писателя и очень гордилась этим. Почувствовав, что конец близок, она попросила сына предупредить Оноре и привезти его к ней. Она всем говорила: «Я хочу дожить до завтра». Она ждала своего Оноре. Но назавтра сын возвратился один. Он не смог его найти. Знала бы несчастная, что ее возлюбленный в это время развлекался в Италии с другой женщиной…

Все было кончено, больше они друг друга уже никогда не увидят. Перед самой смертью, теряя последние силы, она позвала сына и прошептала:

— Найди в моем секретере сверток, несколько раз перехваченный грубой шерстяной ниткой. В нем письма Оноре. Сожги их…

Сын выполнил это ее последнее желание, бросив в огонь любовную переписку, длившуюся пятнадцать лет. Должно быть, Бальзак, даже в день ее смерти думавший о своей работе, потом очень сожалел, что таким образом исчезли, возможно, лучшие свидетельства его творческих усилий. Как хорошо их можно было бы использовать в его новых романах! Впрочем, у него наверняка сохранились черновики, ведь ни одно слово, написанное гением, не должно пропасть зря…

После возвращения из Италии отношения Бальзака с графиней Гидобони-Висконти, не требовавшей от него верности, так и не стали более теплыми. Хоть она по-своему и любила Бальзака, но она очень уставала от его беспокойной жизни, от его постоянных долгов и кредиторов, осаждавших его со всех сторон. Да, похоже, и Бальзак уже почти исчерпал все возможные радости этой любовной связи.

Впрочем, нет, не все. Бесплатное романтическое путешествие в Италию — это, конечно, здорово, но она еще не одолжила ему большой суммы денег.

В начале 1837 года такой случай ей представился. В это время финансовое положение Бальзака стало просто катастрофическим. Чтобы ускользнуть от кредиторов, он даже вынужден был скрываться на чужих квартирах. Великодушная графиня Гидобони-Висконти также согласилась на время приютить Бальзака в своих апартаментах на Елисейских Полях. Но судебные приставы нашли его и тут, однако графиня приказала слугам говорить, что месье Бальзак здесь не живет. Тогда власти прибегли к хитрости: один из приставов переоделся в форму служащего почтовой конторы и заявил, что он пришел не для того, чтобы требовать деньги с месье Бальзака, наоборот, он сам принес ему посылку и 6000 франков. Такой уловки оказалось достаточно, чтобы выманить Бальзака из-за двери. Там же мнимый почтовый агент схватил его за полу халата и закричал:

— Именем закона, я арестую вас, месье Бальзак, если вы не уплатите мне сейчас же 1380 франков и сумму новых судебных издержек!

Дом уже успели оцепить, бежать было некуда. Надо было или сейчас же выполнить это требование, или идти в тюрьму. Как всегда, в критический момент Бальзака выручила женщина. На сей раз, как нетрудно догадаться, это была мадам Гидобони-Висконти, одолжившая ему 10 000 франков.

Отметим, что в дальнейшем эта странная женщина не только не потребовала возврата этих денег, но и в 1846 году дала ему еще 12 000 франков, что не помешало ему в письмах к мадам Ганской называть ее «старухой-англичанкой». Право же, неблагодарность — дочь корысти и тщеславия — ожесточает даже самые наилучшие умы, а неблагодарных людей на свете не так много лишь только потому, что не так много и людей, способных на щедрость.