Сергей Нечаев - Бальзаковские женщины. Возраст любви

Но вернемся в 1838 год. Бальзак, увлеченный делами, надолго уехал из Парижа, а Лора д’Абрантес осталась один на один со своей популярностью. Но этого у нее всегда было в достатке, не хватало только тривиальных денег. Говорят, что нищета не порок. Правильно говорят — это гораздо хуже! Совсем больная, Лора продолжала писать, лежа в постели. Ее перо ничто не могло остановить. Она сама мужественно сражалась с издателем Лявокатом, чтобы вырвать хоть какие-то гонорары из тех, которые тот был ей должен.

Продолжая иногда появляться в парижских салонах, Лора тешилась последней надеждой выйти замуж. Но ее выбор в который раз оказался неудачным. Маркиз де Кюстин обладал огромным состоянием, но его репутация была не столь завидной. Напрасная надежда: маркиз в последний момент улизнул, унеся с собой последние надежды на материальное спасение.

Теперь Лора жила в бедной квартирке на улице Наварэн. Но кредиторы и там разыскали ее, чтобы продать последние остатки ее недвижимости. Это уже было последней каплей: Лора совсем слегла. Некоторые бывшие друзья иногда вспоминали о ней. Мадам Рекамье приходила посидеть у ее постели. Наконец, она нашла приют в частном пансионе на улице Шайо, где и умерла 7 июня 1838 года, прикованная к постели на жалкой мансарде.

Друзья умершей хотели похоронить ее на кладбище Пер-Лашез и поставить там памятник, но муниципалитет отказался отвести участок для могилы, а министр внутренних дел отказал в глыбе мрамора для памятника.

О реакции Бальзака на ее смерть С. Цвейг пишет так:

«Постепенно герцогиня д’Абрантес исчезает из жизни Бальзака, и, когда долгие годы спустя он повествует о кончине своей подруги — эта безнадежная расточительница была найдена мертвой в убогой каморке на парижском чердаке, — мы чувствуем по его испуганному тону, что он давным-давно позабыл ее, что эта встреча была только мимолетным и пламенным эпизодом его юности».

Через пару месяцев после смерти Лоры д’Абрантес Бальзак написал Эвелине Ганской:

«Из газет вы, вероятно, узнали о печальной участи бедной герцогини д’Абрантес. Она кончила так же, как кончила Империя. Когда-нибудь я расскажу вам об этой женщине. Мы проведем с вами славный вечерок».

А. Моруа по этому поводу восклицает:

«Какое забвение! Какой урок! Жизнь возлюбленной, когда-то страстно желанной, станет предметом уютной беседы в „славный вечерок“. Но ведь Бальзак никогда не любил Лору д’Абрантес так, как любил Лору де Берни. Первая пользовалась его услугами, вторая преданно служила ему».

Задолго до смерти герцогиня д’Абрантес поняла, что потеряла Бальзака как возлюбленного, к этому она была готова, но ей хотелось сохранить его как друга. Она писала ему:

«Моя старая дружба не обидчива. Бог мой! Старая дружба и молодая любовь — радость душе».

И все же она пыталась хоть как-то повлиять на Бальзака, остановить его, предостеречь от грозящих ему опасностей. Она писала:

«Мое дорогое дитя, я для Вас как настоящая сестра. Верьте мне, не вставайте на эту дорогу, она плохая».

Но дорога, выбранная Бальзаком, была затягивающей, и завершилась она романом с Эвелиной Ганской, имя которой мы уже не раз упоминали в нашем повествовании.

История эта почти уникальная. В феврале 1832 года Бальзак получил письмо из Одессы. Оно было подписано: «Чужестранка». Почерк и слог письма явно выдавали «женщину из высшего общества». В конце года Чужестранка вновь прислала ему письмо, но и на этот раз она не пожелала назвать себя. Смущаясь и не решаясь открыть своего имени, она просила Бальзака подтвердить через газету «Ля Котидьенн» свое желание переписываться с ней.

Заинтригованный Бальзак в декабре 1832 года дал в этой газете короткое объявление:

«Месье Б… получил предназначенное ему письмо. Он только сегодня может известить об этом при посредстве газеты и сожалеет, что не знает, куда адресовать ответ».

Эвелина Ганская

После этого таинственная корреспондентка, тогда еще и не подозревавшая, что написанное от скуки послание французскому литератору станет для нее началом длительной любовной интриги, написала ему:

«Я с радостью получила „Ля Котидьенн“ с вашей запиской. К моему большому огорчению, могу написать Вам очень коротко, хотя мне есть что сказать Вам… но я не свободна! К несчастью, почти все время я пребываю в рабстве… Я не хотела бы и впредь оставаться в неизвестности о том, что касается моих писем, и потому попробую придумать способ свободно переписываться с Вами, полагаясь на Ваше честное слово не искать встречи с той, что будет получать Ваши письма. Если узнают, что пишу Вам и получаю от Вас письма, — для меня все пропало».

Некоторое время спустя завеса тайны приоткрылась: Чужестранка рассказала, кто она. То была графиня Эвелина Ганская, урожденная Ржевузская, принадлежавшая к знатному польскому роду, тесно связанному с Россией. В 1819 году она вышла замуж за Венцеслава Ганского. Этот предводитель дворянства на Волыни был на двадцать два года старше ее.

Вот что рассказывает об этом А. Труайя:

«Ему принадлежат 21 000 гектаров земли и 3035 крепостных, его состояние оценивается в миллионы рублей, чету обслуживает сонм слуг. Французские состояния — мелочь в сравнении с этой восточной роскошью! Кажется, там все не знает границ — и души, и земли, и счета в банке, и страсти. Рядом с великолепной полькой Ганской маркиза де Кастри становится едва различимой».

Так начался «роман по переписке», который длился четырнадцать лет.

Через некоторое время Бальзак и мадам Ганская встретились. Для этого Бальзаку пришлось поехать в Швейцарию, в Невшатель, куда Эвелине Ганской удалось уговорить своего мужа вывезти ее для посещения родного города их гувернантки Анриетты Борель. Кстати сказать, вся их переписка шла через эту самую гувернантку (чтобы сохранить все в тайне, мадам Ганская предложила Бальзаку запечатывать письма в два конверта, указывая на верхнем имя мадам Борель), а встречи до поры до времени проходили в присутствии пожилого мужа, ничего не подозревавшего и польщенного вниманием известного писателя.

Эвелина, показавшаяся Бальзаку состоящей из одних достоинств, поразила его в самое сердце, и 12 октября 1833 года он написал своей сестре:

«Я нашел в ней все, что может польстить безмерному тщеславию животного, именуемого человеком, а ведь поэт, разумеется, наиболее тщеславная его разновидность; но почему я вдруг заговорил о тщеславии, нет, оно тут ни при чем. Я счастлив, бесконечно счастлив, как в мечтах, без всяких задних мыслей. Увы, окаянный муж все пять дней ни на мгновение не оставлял нас…