Юрий Сушко - Любимая женщина Альберта Эйнштейна

– Товарищ Сталин, Капица – провокатор и саботажник. Он умышленно срывает проект. Я вынужден ставить вопрос о его аресте.

Сталин спокойно посмотрел на своего соратника и, делая большие паузы между каждым словом, сказал:

– Я тебе, Лаврентий, его сниму, но ты его... не трогай.

– Слушаюсь, товарищ Сталин.

Но внутри у него все кипело. Оказавшись у себя в кабинете, Берия велел немедленно соединить его с Капицей, предложил этому писаке поскорее приехать к нему, есть о чем потолковать.

На что возомнивший о себе гордец Капица ответил:

– Если вы хотите со мной поговорить, Лаврентий Павлович, то приезжайте ко мне в институт.

Берия приехал. И подарил ученому двустволку.

На следующий день он создал специальную комиссию по тщательнейшей проверке процесса производства кислорода, изобретенного академиком. Затем Петр Капица был отстранен от должности директора Института физических проблем, снят со всех постов в атомном проекте и, по сути дела, отправлен в ближнюю почетную ссылку – на Николину гору... Там благодать, Москва-река, сосновый бор... Да и с соседями есть о чем посудачить, мировые проблемы обсудить – Сергей Прокофьев, Сергей Михалков, Василий Качалов, сам Николай Александрович Семашко...

Правда, неуемный академик и в «золотой клетке» продолжал зловредно активничать. Организовал домашнюю физическую лабораторию. Потом в 1946 году пригласил от своего имени Альберта Эйнштейна приехать в СССР для работы в области физических проблем. Последнее предложение вызвало переполох в спецслужбах США и в американском посольстве в Москве. Не говоря уже о Лубянке.

По странному совпадению, именно в 1955-м, в год смерти Эйнштейна, Петр Леонидович Капица был восстановлен в должности директора Института физических проблем.

Новый хозяин Белого дома Гарри Трумэн, сидя в Овальном кабинете, уже в который раз перечитывал многостраничный Меморандум 329 под грифом «Совершенно секретно» – «Стратегическая карта некоторых промышленных районов России и Маньчжурии» с изложением детальных географических и экономических характеристик крупнейших городов.

Названия некоторых просто невозможно было произнести, они вызывали у президента улыбку. Маг...ни...то..горск... Че..ля..бинск... Куй...бы...шев... Свер...д...лов...ск... Нижни... Та... гил... Тьфу ты, господи, язык сломаешь. Дикари, одним словом. Одолев «Moscow» и «Leningrad», Трумэн вернулся к первой странице документа и поставил свой автограф. Хватит нам дипломатии.

...Позже Трумэн утвердит директивный план «Чариотир» по будущей атомной бомбардировке индустриальных центров Советской России. В течение тридцати дней планировалось сбросить 133 атомные бомбы на 70 городов. На Москву выделялось 8 бомб, на Ленинград – семь. Достаточно? Пожалуй, с головой хватит.

На втором, двухгодичном этапе предполагалось сбросить на Советский Союз 200 атомных и 200 тысяч тонн обычных бомб.

– Машенька, ты к обеду меня не жди. Буду поздно, кушайте без меня. – Генерал Антонов, не дожидаясь возможных вопросов жены, положил трубку на рычаг.

Подумав, он не стал давать поручение дежурному офицеру по Генштабу и сам набрал по «ВЧ» начальника Разведуправления Кузнецова:

– Подъезжайте ко мне как можно скорее.

– Слушаюсь, Алексей Иннокентьевич.

Кузнецов, конечно, сразу догадался, о чем пойдет речь: Хиросима и Нагасаки. И, уже приближаясь к кабинету начальника Генерального штаба, набросал в уме приблизительный текст шифрограммы в Токио своему резиденту Сонину. После краткого разговора с Антоновым шифровка самую малость была скорректирована: «Принять срочные меры по обследованию действий атомных бомб в районах Хиросимы и Нагасаки. Результаты доложить». Аналогичное поручение получил также помощник военно-морского атташе в Японии, капитан 1-го ранга Анатолий Родионов.

Проникшие в Нагасаки сотрудники токийской резидентуры ГРУ Иванов и Сергеев, повидавшие на своем веку всякое, были в шоке: «Собирали, что требовалось, среди пепла, руин, обугленных трупов. Видели ли когда-нибудь отпечатанный миллионы лет назад на геологических отложениях папоротник? А вот когда от людей, еще сутки назад пребывавших в здравии, только след на камне... Страшно вспоминать, но мы взяли с собой наполовину обугленную голову с плечом и рукой...».

Чемодан со страшным грузом они благополучно доставили в советское посольство. И потом заплатили за выполнение приказа дорогой ценой. Сергеев вскоре умер от лучевой болезни, а Иванову перелили в общей сложности 8 литров крови. При этом сами врачи удивлялись, как он вообще оставался жив.

...Альберт уснул, свернувшись в клубочек, как ребенок. Маргарита положила руку на его плечо и, засыпая, подумала: если бы он предложил мне остаться, то...

Перед этим они говорили о «зеленой палочке» Льва Толстого. Той самой, на которой был написан секрет общечеловеческого счастья, и о других тайнах, которые могут быть открыты, если в течение часа не думать о делах обыденных.

А до того, утром, Альберт пригласил ее полюбоваться его клубничными грядками, кустами роз и барбариса.

– Это уже второй урожай, – явно гордясь своими агрономическими талантами, говорил он Маргарите. – Учитывая здешний климат, их надо почаще поливать.

Он пошарил руками в зарослях бурьяна в поисках шланга, потом нашел кран и с усердием опытного садовода принялся за полив зреющих ягод, стараясь точно распределять воду между кустиками клубники, не оставляя сухим ни одного побега. «С математической точностью», – подумала Маргарита, идя в шаге перед Альбертом, на ходу вырывая сорную траву.

Она настолько увлеклась своим занятием, что даже не услышала, как Альберт перекрыл кран и, бросив в траву шланг, подошел к ней сзади и, вытерев мокрые руки о свои холщовые штаны, обнял ее за плечи. Он уткнулся в ее теплую, нежную шею и прошептал:

– Марго...

Ей порой становилось безумно жаль своего «Аль», которого нещадно эксплуатировали просители, посетители, родственники, друзья и мимолетные знакомые. Она знала, что он не принадлежит к тем мыслителям, чей интерес к судьбам человечества сочетается с безразличием к судьбе конкретного человека, с которым он сталкивается в повседневной жизни. Он писал тысячи рекомендательных писем, давал советы сотням людей, часами мог беседовать с полоумным человеком, семья которого писала ему, что только он в силах помочь больному. Он был мил, добр, разговорчив, улыбался с необыкновенным радушием, но с тайным нетерпением ожидал сладкой минуты, когда наконец сможет вернуться к настоящей работе.

Эта тяга к одиночеству не сводилась исключительно к решению каких-то глобальных научных задач. Вовсе нет. Он признавался: «Страстный интерес к социальной справедливости и чувство социальной ответственности противоречили моему резкому предубеждению против сближения с людьми и человеческими коллективами. Я всегда был лошадью в одноконной упряжке и не отдавался всем сердцем своей стране, государству, кругу друзей, родным, семье. Все эти связи вызывали у меня тягу к одиночеству, и с годами стремление вырваться и замкнуться все возрастало. Я живо ощущал отсутствие понимания и сочувствия, вызванное такое изоляцией. Но вместе с тем ощущал гармоническое слияние с будущим. Человек с таким характером теряет часть своей беззаботности и общительности. Но эта потеря компенсируется независимостью от мнений, обычаев и пересудов и от искушения строить свое равновесие на шатких основах».