Евгений Полищук - «Ахтунг! Покрышкин в воздухе!». «Сталинский сокол» № 1

С другими было проще. Например, с Фадеевым, по мнению Вальтера Крупински, вполне можно было справиться. Фадеев, так же как и Даммерс или Цвернеманн, любил ввязываться в драки, крутить карусель. Рано или поздно его можно подловить.

Однажды он уже выследил Фадеева, когда тот возвращался с боевого задания на свой аэродром в Поповической. Крупински хотел провести атаку в момент посадки русского на аэродроме, но Фадеев почему-то раздумал садиться и стал крутить над Поповической восходящие бочки. Попытка атаковать его в мертвой точке оказалась безрезультатной. Заметив падающие на него сверху «мессершмитты», Фадеев резко бросил свою машину в сторону, и трассы прошли мимо. Задерживаться над вражеским аэродромом Крупински поостерегся, и его четверка с набором высоты ушла за линию фронта.

На исходе дня 24 апреля 7-я эскадрилья вылетела в четвертый раз за этот день. На подходе к цели они увидели одинокую «кобру» с красным обтекателем, которая возвращалась к себе на аэродром. Судя по дымному следу, у нее были какие-то неполадки в моторе. Пауль Россманн тут же предложил Крупински предоставить молодым возможность потренироваться на русском. Биркнер и Мерчад, по очереди, стали в упор расстреливать советский истребитель, а когда он загорелся и летчик выбросился с парашютом, Даммерс не отказал себе в удовольствии расстрелять и его. Одним советским асом будет меньше.

Довольные почином, они с набором высоты пошли к Новороссийску. В районе Цемесской бухты яблоку негде было упасть от летающих там самолетов. Присмотрев себе цель – пикирующие бомбардировщики «Пе-2», которые только что отбомбились и разворачивались над морем, направляясь домой, Крупински приказал своим пилотам атаковать их.

Едва пара Даммерса подвернула к бомбардировщикам, как навстречу ей тут же выскочила парочка «кобр» с красными носами, осуществлявшая, по-видимому, прикрытие «Пе-2». Завязался бой.

Крупински с Хартманном облюбовали себе одиночный бомбардировщик, приотставший от своих во время разворота над морем. Они еще только прикидывали, какую им следует занять позицию для атаки, как вдруг увидели решительно направляющуюся к ним одиночную «кобру», тоже с красным обтекателем.

Из предосторожности Крупински сразу же пошел на солнце. Хартманн за ним. И тут он услышал в наушниках:

– Мой бог! Буби, ты видишь, кто нас атакует?! Да это же тринадцатая «кобра»! И в одиночку! Редкий шанс, Буби! Я поднимусь вверх. Как только увидишь, что я пошел с ним в лобовую, подходи к нему снизу. Как понял?

– Понял, Круппи, понял тебя! Иду вниз! – ответил Хартманн.

Сначала по отношению к тринадцатой они держались по бокам, изредка стреляя из пулеметов. Набрав высоту, Крупински развернулся и, посылая длинные трассы, начал атаку со стороны солнца.

Хартманн зашел «кобре» в хвост и стал стремительно сближаться.

– Поближе подойди, Буби! Чтобы в яблочко, наверняка! – крикнул Крупински.

«Кобра» быстро увеличивалась в рамке прицела. «Все, пора!» Пальцы Хартманна легли на гашетки пушек. Но что это? «Кобра» куда-то мгновенно исчезла.

– Круппи! Я потерял его! – закричал Эрих.

– Уходи! Уходи, Буби! – послышалось в наушниках. – Он уже под тобой!

Но было поздно. Эрих почувствовал сильный удар по машине снизу. Мотор задергался и заработал с перебоями. «Спокойно, Эрих! – как всегда в минуту опасности, громко заговорил он. – Русский попал в мотор, но есть приличная высота и скорость. Разворачивайся!»

Резко развернув самолет, он со снижением потянул на запад, Верный Круппи крутился над ним, оберегая его от возможных атак противника, до тех пор, пока он не сел на «живот».

Через несколько часов пехотинцы доставили его в расположение третьей группы.

«Ну что, получили», – шептал Александр, разворачиваясь на свой аэродром и пристраиваясь к звену Крюкова. Он раскусил их сразу, понял – «охотники», пальца в рот им не клади, откусят по локоть. Решили взять его в вилку, пока бы он сходился с верхним, нижний, используя преимущество «мессершмитта» в скорости на горке, догнал бы его сзади и расстрелял в упор. На этом он и решил их подловить.

«…Только не торопиться! – осаживал он себя. – Рано отверну, он успеет поймать меня на упреждении… Уйду впритирку, в последний момент… Все!.. Сейчас он начнет стрелять!» Ударив по сектору газа, он резко бросил машину в крутой вираж. Чудовищная сила мгновенно прижала его к борту кабины, голова уперлась в свод полусферы, в глазах потемнело. Неимоверным усилием он толкнул ручку от себя и заработал педалями. Машина пошла на полный вираж со снижением и в считаные секунды поднырнула под нижний «мессершмитт». Сразу стало легче, в глазах прояснилось, и он увидел прямо перед собой зловещие кресты на крыльях, двойной радиатор, убранные в гнезда шасси, даже заклепки на закопченном фюзеляже. Чуть приподняв нос своей «кобрятки», Саша нажал на гашетки. Сработали пулеметы, а пушка молчала – видимо, заклинило снаряд. «Повезло этому фрицу, – подумал Александр, – иначе не дымил бы тут, а просто развалился бы в воздухе».

Возвращаясь в Поповическую, Саша вспомнил об Островском – дошел он домой или нет. В следующий раз надо будет обязательно взять с собой парня и помочь ему увеличить счет сбитых врагов, вселить в него уверенность в себе.

Девятнадцатилетний Островский прибыл в полк по окончании Сталинградской летной тттколы. Стройный, веселый парень, всегда готовый прийти на помощь товарищу, он как-то сразу понравился всем в полку, и, судя по тому, как он держался в бою, из него мог получиться хороший истребитель.

Кто-то из заправских шутников, кажется, Фигичев, дал ему прозвище «сынок», и оно очень скоро прижилось. Так его все и звали – «сынок». А когда из Подмосковья ему пришло письмо, в котором земляки сообщили о мученической смерти от фашистских карателей его родителей, Саша обнял парня и сказал, что с этого дня он будет ему названым отцом и впредь они вместе будут мстить фашистам за его родителей, за горе и страдания, которые они принесли нашей Родине.

На аэродроме Покрышкин первым делом поинтересовался, прилетел ли Островский. Ему сказали, что нет, он не вернулся. Где Островский? Что с ним могло случиться? Саша не находил себе места, спрашивал у возвращающихся летчиков, звонил по телефону в соседние части – никто ничего не знал.

Всю ночь он не мог уснуть. В памяти всплывали события, связанные с пребыванием Островского в полку, обрывки последнего разговора. «Мне моя фамилия не позволяет отсиживаться на аэродроме», – с обидой говорил Василий, имея в виду автора книги «Как закалялась сталь». И Саша тогда уступил, а сейчас терзался, считая, что напрасно проявил мягкость.