Евгений Полищук - «Ахтунг! Покрышкин в воздухе!». «Сталинский сокол» № 1

Я пристроился к Труду. Полуразбитый, охваченный пламенем, с развевающимися лохмотьями обшивки, самолет Андрея пошел к земле.

Как потом выяснилось, больше всего Андрея в этот момент бесило сознание собственной беспомощности. Пригнувшись за бронированной спинкой, он все внимание сосредоточил на управлении своим искалеченным самолетом. А тот с каждой секундой все меньше и меньше повиновался.

Сначала «мессер» искалечил плоскости, потом окончательно разбил руль поворота, пробил огромную дыру в фюзеляже. Осколки влетели в кабину, со звоном посыпались стекла приборов. Языки пламени забегали по плоскости – в кабине потянуло тошнотворной гарью.

Труд глянул вниз – он все еще находился над вражеской территорией. «Сгорю, но прыгать не буду, – решил он. – …Наконец внизу мелькнула линия окопов, вторая, третья… – лихорадочно прикидывал Труд. – Все, наша территория, можно прыгать! Авось парашют спасет!..»

Он отстегнул ремни, отстрелил дверь, схватился за кольцо парашюта – а земля, вот она, метрах в тридцати. Пламя душило и жгло. Закрыв одной рукой глаза, второй дернул ручку управления самолетом на себя… последовал удар о землю, и все… он потерял сознание.

– Эх, не могли уберечь! – резко бросил Покрышкин и пошел к своему капониру. Погиб Андрей Труд! В голове не укладывалось.

Кажется, что это было совсем недавно. 20 июля 1941 года. В полк прибыло семнадцать молоденьких сержантов, только что окончивших Качинскую авиашколу. Они ходили по полю в новеньких, еще топорщившихся гимнастерках, таких же новеньких пилотках и ремнях, и озорные мальчишеские глаза их горели любопытством.

Старые летчики, глядя на них, иронически улыбались. Покрышкин, сам сравнительно недавно окончивший эту же школу, был настроен снисходительно и с любопытством присматривался к этим юнцам.

Вечером, после ужина, он наткнулся на них возле барака. Уже смеркалось, яркие звезды дрожали в небе, пахли цветы на клумбе, возделанной в мирное время старательным садоводом совхоза, в котором расположился полк. Сержанты сидели на бревнах, покуривали, зажав папиросы в кулаке, чтобы не были видны огоньки, и слушали одного, довольно высокого, худощавого, который что-то им рассказывал.

– О чем беседуете? – поинтересовался Покрышкин, останавливаясь возле них.

– Так, о всяких случаях, товарищ старший лейтенант, – отозвался, подымаясь с бревна, высокий, статный сержант с открытым русским лицом. За ним поднялись остальные и окружили Покрышкина.

Саша подал руку красивому парню.

– Никитин, – представился тот. «Бывают же такие», – подумал Александр, глядя на этого парня. Своей фигурой он напоминал ему известное скульптурное изображение – молодой парень в летной форме, прикрывая от солнца глаза рукой, задумчиво смотрит в небо.

– Труд, – протянул руку высокий, худощавый, тот, что несколько минут назад что-то рассказывал остальным.

– Конечно, бой – это труд, – ответил Покрышкин, не поняв сразу, что хотел сказать высокий сержант.

– Это фамилия у него такая – Труд, товарищ старший лейтенант, – пояснил Никитин.

– А я и говорю, что на фронте тоже нужен Труд, – схитрил Александр. Сержанты рассмеялись, а больше всех смеялся виновник их веселья. Теперь Саша его вспомнил: целые дни он крутился возле летчиков, жадно слушая их рассказы о воздушных боях и задавая им наивные вопросы. Покрышкину запомнилось это смуглое лицо с большими серыми глазами. На губах у него все время блуждала улыбка, а выражение глаз напоминало ему кота, который напроказил и смотрит, где и что еще плохо лежит.

– Ну как вас там, в Каче, с пляжа гоняли? – вдруг спросил Александр у Труда.

Тот удивленно встрепенулся:

– Да. А вы откуда знаете?

– А как же, – усмехнулся Покрышкин, – это ведь традиция. Мы, думаешь, не любили купаться? Ого-го! Еще как! Возьмешь, бывало, книги – и под обрыв. А там часовые. Верно?

– Точно, – подтвердил Труд.

– Ну вот… А на чем летали?

– На «И-16».

– Стреляли? Воздушные бои были?

– Немного, – неуверенно ответил Труд.

Покрышкин от удивления аж присвистнул:

– Ну, братцы, вам придется еще подучиться, прежде чем воевать!

Сержанты разом загалдели, что они готовы к бою, умеют стрелять по наземным целям, и что в случае чего каждый из них готов на все.

Он молча ждал, пока они успокоятся. Он уже целый месяц воевал на фронте, и этот небольшой срок разделял его с сержантами, словно широкая бурная река. Они стояли еще на том, мирном берегу, и важно было передать им сейчас все то, что фронтовики постигли за этот месяц, узнав о боях и повадках противника.

– Дело хозяйское, конечно, командир полка решит, – заговорил он, когда они немного угомонились, – но будь моя воля, я бы вас пока что к полю боя не подпускал бы на пушечный выстрел. Вот овладеете новой материальной частью, научитесь стрелять, драться, тогда – вы люди. А сейчас – что? На один зуб «мессершмитту»!

Саша как в воду глядел. Через несколько дней командир полка майор Иванов отправил сержантов в тыл учиться под руководством своего заместителя капитана Жизневского.

Спустя двадцать дней, как раз, когда Покрышкин с товарищами летал в Москву за новыми «Мигами», Жизневский, по просьбе Иванова, прислал в полк троих, лучше других зарекомендовавших себя в учебе: Труда, его друга, неисправимого фантазера Данилу Никитина, и немного мечтательного парня Сташевского.

Летать им пришлось не на «Мигах», как они мечтали, а на «чайках», которым острый на язык Труд дал язвительную кличку «уйди-уйди», но что поделаешь – скоростных истребителей тогда на всех не хватало.

Свои первые боевые вылеты Труд и Никитин провели, прикрывая Грачева, летавшего на единственном в полку штурмовике «Ил-2». Вначале им крепко доставалось от него за нерешительность в действиях во время штурмовок. Но при налете на мост под Бориславом Труд неожиданно отличился: лишь он один из семи «чаек» ухитрился, несмотря на бешеный зенитный огонь немецкой артиллерии, положить свои бомбы точно в цель и вдребезги разнести переправу. В строю он шел последним, поэтому виновника события установили быстро.

Не забыть Саше Ростов в октябре сорок первого. С Дона дул пронизывающий ветер. Холодные серые тучи роняли на город хлопья мокрого снега. Было сыро, тоскливо и неуютно. Ростовчане, угрюмые, сосредоточенные, разговаривали негромко, словно боялись пропустить что-то особенно важное и значительное для себя.

Город, израненный бомбами немецкой авиации, опоясанный валами наскоро сооруженных укреплений, оклеенный плакатами и воззваниями, приобрел фронтовой вид. По улицам проходили грузовые трамваи, нагруженные пушками и боеприпасами, проносились забрызганные грязью мотоциклисты, нестройным шагом двигались ополченцы с винтовками на плечо. Студенты и домохозяйки строили баррикады на перекрестках, один за другим с вокзала уходили на север эшелоны с заводским оборудованием, санитарные поезда.