Раиса Орлова - Поднявший меч. Повесть о Джоне Брауне

Но миссурийцы, сторонники прав Юга, вопреки этим утопическим мечтаниям, снова и снова нападали на обозы и лагеря переселенцев, постоянно угрожали аболиционистам, пытались преградить поток янки и эмигрантов.

А федеральные войска и милиция, которой командовали умеренные, прибывали обычно тогда, когда развалины домов уже догорали, убитых уже похоронили, а убийцы уже ускакали…

Воины отряда Брауна двигались быстрее, нападали решительнее, Браун запрещал жечь жилые дома, загоны для скота, но у сторонников рабства отнимали оружие, уводили лошадей, боеприпасы и все, что могло понадобиться боевому отряду на привалах.

Джона Брауна-младшего и его брата отпустили из плена под залог. В Лоуренсе их встретили толпы друзей. Кандалы, которые только накануне сняли с Джона, были тут же на площади, на торжественном митинге подарены гостю — пастору Генри Уорду Бичеру. Брат писательницы Гарриет Бичер-Стоу привез в Лоуренс сотню новых ружей, их прозвали «библии Бичера». Приняв кандалы, он высоко поднял их:

— Братья и сестры, леди и джентльмены! Этот подарок — прекрасный символ. Пусть повсюду в Америке кандалы рабства будут заменены ружьями свободы. Трижды ура сыновьям капитана Брауна, достойным своего замечательного отца!

…Стивенс глядел в потолок и говорил словно про себя:

— Нет, битва за арсенал не была безумием. Три года назад в Миссури и в Канзасе нас было не больше, чем в Харперс-Ферри… Пожалуй, даже меньше. А ведь мы победили. Помните зимнюю «битву шпор», капитан? Как они удирали…

На том берегу, против брода, на бревенчатом блокгаузе флаг Миссури, из бойниц торчали ружья… А на этом берегу, в кустах, у костра сидели четверо дозорных.

Стивенс подошел, вооруженный одним пистолетом, приказал: «Руки вверх!» Трое бежали, оставив ружья, одного он привел к Брауну. Испуганный пленник сказал, что в их отряде восемьдесят конных и три повозки с оружием.

Наутро Браун и Стивенс вдвоем пошли вперед, а их маленький отряд — несколько верховых и повозка — на сто шагов позади. Они перешли реку вброд, по колено в холодной воде. На том берегу крик:

— Это старик Браун!

Началась паника. Из блокгауза выбегали полуодетые, бросались на неоседланных лошадей. Всадники, гарцевавшие вдоль берега, пустились в разные стороны. На одной лошади скакали двое. Несколько пеших бежали вслед за повозкой… Не раздалось ни единого выстрела.

В газете «Миссурийский демократ» все это потом назвали «битвой шпор». То был последний бой Брауна. Через два дня они добрались до Небраски. И больше он уже не возвращался в Канзас, окончательно решил: теперь надо не обороняться, надо наступать. Наступать на территории противника.

Оказывается, Генри Торо выступил в его защиту еще тридцатого октября, до приговора. Первый американец, который выступил публично. Созвал набатом жителей Конкорда и говорил: «Браун не признавал несправедливых людских законов, он им сопротивлялся… Хоть на миг всех нас подняли из пыли, из мелочной политики и вознесли в царство истины и мужества. Нет никого в Америке, кто бы так твердо и действенно защищал достоинство человека, уверенный, что как личность он равен любым правителям. И в этом смысле он — в большей мере американец, чем все мы. Когда я думаю о нем, о его шести сыновьях, и о его зяте, не говоря уже об остальных участниках атаки, о людях, которые сосредоточенно, одержимые любовью и верой в победу, готовились к битве месяцы, а то и годы, с мыслью о ней засыпали и просыпались, зимой и летом думали только об этом, не ждали для себя награды, кроме чистой совести, а вся остальная Америка была против них, и я повторяю: на меня это производит впечатление зрелища величественного».

Высокие слова. Радостно, даже боль вроде отходит. А все-таки странно, он, наверно, так и не научится верить, что это сам Торо говорит именно про него, про Джона Брауна.

Браун помнит их встречу. В тюрьме все хорошо вспоминается. Он приехал в Конкорд двенадцатого марта пятьдесят седьмого года. Он выступал. Рассказывал о Канзасе. О нем знали, теперь увидели, услышали.

Он знал, здесь, в Конкорде, живут люди, книги которых читают все образованные американцы. Как только ему случалось попасть в компанию книжников, только и слышны эти имена: Торо, Эмерсон, Чаннинг, Паркер, Олькотт. О них ему говорил Фредерик Дуглас, о них спорили в лесах Канзаса его молодые товарищи — Каги, Рилф, Кук.

Эти образованные люди — противники рабства, значит, они союзники Брауна. Он должен им понравиться. Он должен заручиться их помощью. Их слово дорого стоит.

Сэнборн ведет Брауна обедать к сестре Торо. Там уже ждет Эмерсон. Каждый по-своему застенчив, каждый по-своему самолюбив. И каждый, в сущности, не испытывает необходимости в других. Неловкое молчание. Эмерсон вспомнил, как они с Торо пришли в гости к Готорну. И они промолчали тогда три часа. Неужели так будет и сейчас?

Выручил Сэнборн. Молодой, не знаменитый, очень общительный, он стал расспрашивать Брауна, как они воевали в Канзасе, тот увлекся рассказом о битве при Блэк-Джек, и все пошло хорошо.

Браун умел перенести слушателей на поле боя, да и пафос его ветхозаветный был им сродни.

Эмерсон все же несколько смущал Брауна. А на Торо ему даже смотреть было радостно. Или это теперь ему кажется? Нет, он и тогда увидел глаза — ярко-синие; он обычно не различал цвета глаз — какие у Мэри глаза, и то не мог бы ответить, — а тут видел. Голоса у Эмерсона и Торо очень похожи, можно спутать. Кто-то из них спросил тогда:

— А все же почему вы одержали победу в Канзасе? Ведь противников было гораздо больше и вооружены они были лучше?

— У них не было высокой цели. А у нас была.

Браун почувствовал, что Торо, как и ему самому, хочется поскорее встать из-за стола. Скорее выйти из дому.

Торо предложил идти в лес. От него пахло лесом, сосной. Тут он заговорил. Будто раньше степы его стесняли.

Идут вдвоем по лесу, оба шагают широко, даже несколько похожи друг на друга. Рослые, худые, у обоих большие носы-клювы. Обветренные, не городские лица. Почти два года Браун тоже провел в лесу. Только у Брауна походка тяжелее. Торо изящнее, он недаром хорошо катается на коньках.

— Вы знаете, какие птицы прилетают в марте?

Нет, Джон не знал этого. Птиц он и в детстве не различал.

— А наверное, каждый день ловите, кто что сказал в конгрессе, что написали в газетах, что в последнем номере «Либерейтора». А по-моему, прилет птиц — гораздо более важное событие.

Браун не спорит. Он осторожно переводит разговор.