Раиса Орлова - Поднявший меч. Повесть о Джоне Брауне

«Неустранимый конфликт» — Сюард нашел емкую формулу, в двух словах воплотил то, что до него говорили Хелпер и Фитцхью, Кэлхун и Браун, Филипс и Линкольн.

Браун в октябре был в Осоватоми, в Канзасе, он не мог слышать этой речи Сюарда. Но, конечно, прочитал ее. Среди слушателей было немало его знакомых, единомышленников, был житель Рочестера Дуглас, и они передали, насколько могли, и то, чего нельзя прочитать, а можно лишь почувствовать самому, то особое, неповторимое, как хороший спектакль, сочетание момента, оратора, публики, которая ждет, поддерживает, заранее негодует, заранее приветствует. Публика и оратор взаимно разогревают друг друга, оратор говорит резче, чем намеревался, слушатели слышат гораздо больше, чем сказано…

Нью-йоркская «Гералд» назвал эту речь «жестоким и кровавым манифестом», после Харперс-Ферри некоторые газеты напечатали разворот: слева — цитаты из речи Сюарда, справа — известия о нападении на арсенал.

Сюард поспешил заявить, что Джон Браун заслужил виселицу. Может быть, это заявление продиктовано страхом — не привлекли бы за соучастие, — а может быть, и не только страхом. Люди редко предвидят последствия слов, немногие ощущают, как короток подчас путь от типографского набора к пулям, баррикадам, виселицам.

Оставался год до Харперс-Ферри, два года до того момента, когда Линкольн вошел в Белый дом, три года до начала Гражданской войны, семь лет до убийства Линкольна.

Браун писал Хиггинсону из тюрьмы двадцать второго ноября:

«Вы оказались истинным другом в беде… было бы это в моей власти, я бы отблагодарил всех моих друзей чем-либо иным, а не только нежными словами… Мои раны сейчас гораздо лучше, но я все еще сильно хромаю. Я очень бодр, надеюсь, что так будет и дальше, „до конца“.

Передайте любовь всем дорогим друзьям.

Теперь он как бы поменялся местами со своими единомышленниками и друзьями. Теперь он говорил, он писал, он убеждал. Некоторые из них пытались действовать.

Хиггинсон лихорадочно разрабатывал один план за другим — планы спасения. В этих планах были то яхта, море, то партизанские отряды, подошедшие к границе Виргинии, переодетые, в масках, смельчаки, нападение на тюрьму; Хиггинсон предлагал даже похитить губернатора Уайза. Хиггинсону представлялось, что выкрасть губернатора Виргинии это, пожалуй, не менее лихо, чем налет на Харперс-Ферри. Спрятать Уайза, держать его как заложника и требовать обмена: «Мы вам — Уайза, а вы нам — Брауна…» Нашелся и человек, готовый осуществить этот замысел, Лисандр Спунер. Но в последний момент пришлось отказаться от этого, как и от других планов. Не хватало денег, не хватало решимости, не было второго Джона Брауна, который действовал бы, не думая о препятствиях и последствиях.

Сам узник упрямо твердил: я не хочу побега. Даже если двери тюрьмы откроются настежь, я не убегу. Я не могу обманывать Эвиса, не хочу, чтобы он пострадал из-за меня, он хороший человек. И самое главное — моя гибель принесет больше пользы Великому Делу, чем моя жизнь.

Будь на месте Хиггинсона Браун, он, конечно, и слушать не стал бы никаких резонов…

Узник понимал, что Хиггинсон и другие предпринимают все эти попытки не только ради него. Ради себя.

Они обменялись ролями.

Это уже потом, после суда над Брауном, сообщники, друзья, покровители были названы «тайной шестеркой».

Они были связаны и раньше, один круг. Жили поблизости. Встречались чаще всего в Бостоне. Встречались в церкви Паркера и на его музыкальных четвергах. Встречались на лекциях Эмерсона. Встречались в клубах и просто в домах, их жены были приятельницами, дети играли вместе.

Четверо из них — выпускники Гарварда разных лет, но все же юность, проведенная в одном и том же месте, общие воспоминания, объединяющий и отделяющий от других язык, слова, окрашенные особым смыслом, понятным только посвященным.

Двадцать второго февраля 1858 года Геррет Смит записал в дневник: «Наш старый, благородный друг Джон Браун из Канзаса приезжает сегодня вечером». Смит и Браун были знакомы уже четырнадцать лет, их многое связывало — общее дело, общие друзья, Канзас, Фредерик Дуглас. Смит и Дуглас дружили, Дуглас посвятил Смиту свою книгу «В рабстве и на свободе».

После Канзаса, после непрерывных скитальчеств, опасностей, голода, холода Браун в Питерборо у Смита, как на другой планете.

Большой трехэтажный дом построен еще в 1799 году отцом-рабовладельцем. На стенах — семейные портреты. Шесть колонн перед входом.

Подстриженный парк на манер английского. Огромные старые деревья. По сравнению с особняками плантаторов он был скромно обставлен, роскоши нет — ни больших зеркал, ни дорогих ковров, но для Брауна — дом богатый.

В гостиной — горящий камин. Тепло, уютно.

Дом — убежище. И не только для его хозяев. В Питерборо — станция тайной дороги. Через нее прошли тысячи беглецов-негров.

Накрытый стол. Перед едой — молитва. Смит не уступит Брауну в строгом соблюдении обрядов, он обратился в конгресс с петицией, чтобы запретили доставлять по субботам почту. В Питерборо — несколько церквей.

За прошедший год Браун в письмах часто жаловался на лишения, писал, что живет на одном хлебе и селедке, вареное яйцо — редкость.

Когда Смиту было тридцать два года, он отказался от кофе и от чая, несколько позже — от мяса и от рыбы. Но ведь это по собственной воле, по убеждениям, а не по нужде. Ему неловко смотреть на свой обильный стол — он глядит глазами Брауна.

Смит, Сэнборн, Браун присматривались друг к другу, разговаривали, радовались общности взглядов, огорчались разногласиям. Они ели, пили, гуляли, просто болтали. Мортон, университетский товарищ Сэнборна, учитель детей Смита, по просьбе Брауна играл серенаду Шуберта. Тихая музыка. Браун плакал.

Хозяин дома очень любил огромную свою семью. Каждый семейный праздник отмечался торжественно — церемония, пир, подарки, — но и шутливо — писали смешные стишки, разыгрывались целые спектакли. Смит пел старинные шотландские баллады.

Сэнборн только год как знаком с Брауном, по молодости не скрывает влюбленного восхищения. Он ученик Эмерсона. По совету Эмерсона стал школьным учителем в Конкорде.

В 1857 году он на год взял отпуск, чтобы все своё время и силы отдать работе в комитете помощи Канзасу. Он переживет Брауна на полвека, напишет одну из первых его биографий.

Нежное удлиненное лицо, кожа словно девичья, длинные волосы, шелковый галстук бабочкой. Двенадцати лет он уже хорошо знал Библию и Плутарха, изучил греческий язык. В библиотеке деда-кальвиниста он зачитывался историей Реформации в Шотландии. Своим ученикам читал стихи Байрона. Персонажи из романов Вальтера Скотта были ему ближе, чем знакомые бостонцы. Еще студентом он влюбился в тяжелобольную девушку Ариану — она была старше Фрэнка, — преданно за ней ухаживал и женился за восемь дней до ее смерти.