Галина Артемьева - Мне всегда везет! Мемуары счастливой женщины

Этого тетя допустить не могла. Думаю, именно поэтому она всегда была так терпелива и спокойна с моей матерью. Тем и взяла. Тем и выиграла.

Потом, став совсем взрослой, я говорила с матерью о том, как же все-таки так получилось, как же так и не забрала она к себе свое дитя, которое отдавала лишь на время собственной учебы.

— Приеду, совсем уж соберусь тебя увезти. А тут эта Таня… Жалкая, бессловесная… И больно за нее. И вижу, что тебе с ней лучше.

Мать умела жалеть. Это чистая правда. Она не всегда умела жалость свою показывать.

Спасибо, что не забрала.

Итак, я упаковалась всерьез, готовая наконец-то зажить своей семьей, с мамой и братиком. Со всей этой горой пряников, сухарей, сушек…

Поехали на вокзал. Мы трое — уезжать насовсем. А тетя — тетя только проводить — и все. И до свидания. Приезжай, не скучай.

Как же я ненавижу вокзальные запахи, звуки… «Крик станций: останься! Вокзалов: о жалость!.. В окошечках касс — Ты думал — торгуют пространством?..»

В окошечках касс торговали пространством вяло. Тянулись очереди. Маме требовалось «прокомпостировать» билет. До сих пор не знаю, что это такое, но слово ненавижу.

Вокзальный запах — сортира, грязных человеческих тел, паровозного угля — вызывал тошноту. Измученные, некрасивые люди спали на каменном полу вповалку, обнимая свои мешки со столичными гостинцами, в бусах из сушек.

Мы с Гришенькой сидели на большом мамином чемодане. Братик устал и задремывал, привалившись ко мне. На его бледненьком личике проступали голубые прожилочки. Иногда он судорожно вздыхал. Мой бедный, маленький, родной терпеливец.

Очень много тоски и дикой опасной стихии витало в атмосфере вокзала.

Я была верна своему слову: я уезжала. Я глаз не сводила с небольшого чемоданчика, выданного мне для сборов тетей Таней, следила, чтоб не украли. Тетя безучастно стояла рядом, ожидая мать.

Наконец та вернулась с прокомпостированными билетами. Тетя взяла меня за руку и подняла мой чемоданчик.

— Ну, мы пойдем, она совсем засыпает. До свидания, Нина.

Мать прильнула ко мне, дрожа всем телом. Она всегда дрожала, прощаясь со мной.

Но вот она выпустила меня из своих объятий. Подхватила уснувшего совсем Гришеньку..

— Ну, прощайте, не обижайтесь, если что не так. Не поминайте лихом…

«Кто может знать при слове „расставанье“, какая нам разлука предстоит…»

Больше я никогда не просилась уехать с мамой.

Елку мы обычно наряжали 31 декабря. Я и не догадывалась, что елка имеет отношение к какому-то другому празднику. Новогодняя елка — какие могут быть вопросы!

Елка сама по себе казалась чудом. Она пахла хвоей, а украшенная, сияла огнями и разноцветными игрушками. На макушке волшебного дерева всегда красовалась пятиконечная звезда. И опять же — какие могут быть вопросы: звезда водружалась в честь Кремлевских звезд — это же любому ясно.

Новый год — единственный праздник, когда мне можно было не ложиться спать хоть всю ночь. Впрочем, это меня не особо воодушевляло: мой организм устроен таким образом, что разрешай не разрешай, а после девяти я усну сама по себе, хоть сидя, хоть стоя. Но лучше лежа, конечно. Зато и встаю всегда в шесть утра.

Но, конечно, в новогоднюю ночь очень хочется посидеть вместе со всеми. Это же ночь после волшебства! Оно случается всегда 31 декабря. Вот как только поставим и нарядим елку, буквально через час непостижимым образом под ней оказываются подарки от Деда Мороза.

Я знаю, что настоящий Дед Мороз невидим. Он успевает в кратчайшее время под каждую елку положить подарки детям. Правда, не всем. Только послушным. Я послушная далеко не всегда, поэтому никогда не жду подарков. По справедливости — мне не положено. Я-то знаю!

Но каждый год под елкой оказывается для меня подарок. Даже не один! Книга и шоколадка! Интереснейшая книга, которую буду все каникулы читать, и большая красивая плитка моего любимого шоколада!

Дед Мороз все-таки очень добрый! Он знает, что я не самый послушный ребенок на свете. Он даже в открытках так и пишет: «Желаю тебе, Галя, быть послушной девочкой». И все равно — дарит подарки.

И главное: это ИМЕННО Дед Мороз дарит! Я же сижу у елки — меня не оторвать! Сижу-сижу-сижу. Никого нет! И вдруг — вот он, подарок! Не было только что ничего, а вдруг… Чудо! Настоящее чудо!

Единственный вопрос — почерк Деда Мороза очень похож на аккуратный почерк Женечки. Но когда я ее об этом спрашиваю, она смеется и говорит:

— Мало ли что тебе кажется! Ты еще скажи, что это я тебе подарки под елку кладу.

Нет, этого я сказать не могу. Никак. Я же слежу, наблюдаю. Вот — я. Вот — елка. И вдруг…

Так что с почерком — это я зря…

Дед Мороз пишет. А кто же еще?

Танюся меня очень любила. Но в отношении школы была тверда, как гранитная скала. Никогда не критиковала учителей. Если я пыталась объяснить, что кто-то из учителей не прав, она всегда говорила:

— У любого, даже самого слабого учителя, есть чему поучиться. К старшим надо относиться с уважением. Просто потому, что они дольше мучаются в этой жизни.

И все. Вопросов больше нет.

За все школьные годы я практически не прогуляла ни одного урока! Немыслимо! Даже представить себе такое не могла: как это — вот просто так в школу не пойти. И даже если мне страшно не хотелось тащиться на занятия, отлынить не получилось бы никак.

Вот скажу я:

— Мне плохо. У меня голова болит!

— Температуры нет? Иди учись, голова пройдет, когда начнет думать.

И какое же счастье я испытывала, когда температура была! Впрочем, Танюся, закаленная в боях за мое здоровье, прекрасно могла отличить меня, больную, от меня же, играющей спектакль «мне плохо».

Больную по-настоящему всячески баловали. Приносили мне любимые книжки в кровать. Ставили розеточку с малиновым вареньем, давали чай с лимоном. Лежи себе, читай любимые книги и поправляйся.

Я любила болеть. Но удавалось это не так часто, как мне хотелось бы. И вот однажды… Я уже честно поболела около двух недель. И температура была высокая, и кашель, и слабость… Хорошо! Но… Всему хорошему приходит конец. Мне уже полагалось идти в поликлинику за справкой для школы. А не хотелось! И уроки я все дома делала, и не отстала ничуть, и ничего плохого, кроме некоторых деталей, в школе не происходило. Мне просто туда не хотелось. Но кому это интересно?

Никому!

Вечером Танюся для проформы дала мне градусник. Ну, она уже и так видела, что я поправилась. Это она для Митрофановой, нашей участковой, температуру мне мерила. Та спросит, что да как, а Танюся ей скажет:

— Последние три дня температура нормальная.

Однако я все же на всякий случай пожаловалась на слабость и головную боль, засовывая градусник под мышку.