Галина Артемьева - Мне всегда везет! Мемуары счастливой женщины

Шел апрель 1972 года. Он досрочно сдавал сессию — ради свадьбы, понятное дело. Я готовилась к практике. Обычно мы встречались каждый день. Если иногда не получалось, созванивались. А в тот день мы что-то и не встретились, и не созвонились. Я спохватилась около десяти вечера. Десять — это было время, после которого звонить не полагалось ни в коем случае. Верх неприличия. Набрала его номер. Подошла мама. Я попросила подозвать его к телефону.

— А его нет, — приветливо ответила она. — Позвоните позже.

Понятное дело, позже я звонить не стала. Отложила на завтра. Что может случиться.

Утром Танюся принесла мне письмо из почтового ящика. Без обратного адреса. Я узнала его почерк. Письмо, судя по штемпелю, отправлено было вчера.

Я вскрыла конверт: там лежала открытка с цветочками. На обратной стороне весточка:

«Все получилось, как ты хотела. Я улетаю в Египет на год. Писать оттуда нельзя…»

Эта информация никак не помещалась в моей голове.

Почему — «как я хотела»? Это, наверное, потому, что я в тот раз замуж не вышла…

Как же он не сказал, что его посылают в Египет — это же долгое оформление, бумаги, комиссии…

И — как? Мы больше не увидимся? Никогда? Но ведь мама его вчера сказала: «Позвоните позже».

У меня в глазах померк белый свет. То есть — в буквальном смысле — я несколько дней все видела в черно-белых тонах. Что-то случилось с головой. Я испытала настоящее горе и серьезный шок.

Подробности тут описывать не буду. Только резюме. То, как я сейчас все понимаю. Они с мамой были очень оскорблены моей просьбой о переносе свадьбы. Но вместо того чтобы разорвать отношения (это я, кстати, вполне бы поняла), они решили отомстить. Это действительно оказалось блюдо, которое подают холодным, как принято говорить о мести. Они хотели, чтобы я всех оповестила о свадьбе, все купила, ждала назначенного дня… А потом — чпок! Получай! Поняла теперь, как ты погано поступило тогда?

Да! Я поняла.

И вот в тот, первый день, когда я то ли плакала, то ли причитала, я сказала в полубезумии:

— Я хочу, чтобы он когда-нибудь почувствовал ту боль, которую мне сейчас причинил.

— За такое Бог накажет, — сказала Танюся. — Он сделал страшную вещь.

— Но я-то об этом не узнаю! — воскликнула я.

— Узнаешь, — сказала Танечка.

Я выкарабкалась. Тот год был страшным годом… Горели торфяники вокруг Москвы, мы задыхались… Я попала в жуткую автокатастрофу… Прожито и забыто… События шли за событиями. Я забыла о том человеке совершенно. Я, надо сказать, ни с одной подругой не поделилась тем кошмаром — не из гордыни: не было сил и здоровья вспоминать. А потом рана совсем затянулась. Все ушло.

Прошло ровно тридцать лет. Буквально — день в день! 30 лет! И произошло нечто странное. Апрель 2002 года. Мы жили тогда по большей части в Берлине. В тот вечер я собиралась лететь в Москву. Ко мне зашла моя приятельница — американская писательница, живущая по соседству. Она забежала попрощаться. Время до выхода из дома у меня было, мы пили кофе, она жаловалась, что ее сын-подросток забросил гимназию… То есть — учится, но прогуливает, не хочет ничего… Нормальные проблемы. Я ей сказала, пусть в Москву отправляет сына, новая среда, посмотрит, как люди живут, русский выучит.

— А это мысль, — сказала американка. — Только у меня, кроме тебя, там никого знакомых нет. Впрочем, есть один человек. Лингвист.

И тут она назвала имя и фамилию моего жениха!

И я, наверное, побелела, потому что она просто испугалась и принялась очень нервно спрашивать, что со мной. Я, заикаясь, очень коротко изложила ей всю историю. Вплоть до последних слов тети — «Узнаешь!».

Она была потрясена не меньше моего.

— Он совершил преступление, — сказала она. — Месть — это преступление. Мог просто сказать, что между вами все кончено, мог перестать звонить… Но он устроил тебе капкан… Это преступление. А я тебе сейчас расскажу о наказании.

И она рассказала, что познакомилась с ним и его женой в Будапеште на каком-то лингвистическом конгрессе. Еще в ранние перестроечные времена. К лингвистике мой давний друг с ником Гораций имел такое же отношение, как любой сотрудник известных органов к балету, опере и т. д. и т. п., когда это было связано с поездками за рубеж. Я даже потом узнала, что он вообще — кандидат экономических наук (почему-то). Впрочем, это не столь важно.

Однажды, как водится при знакомствах, заговорили о детях. Американка рассказала о своих, подробно, как она обычно это делала.

— А у вас? У вас есть дети? — спросила она у «лингвиста».

— Да, у меня сын в университете, — очень коротко ответил тот.

Она почувствовала, что что-то тут не то. Что-то у него с сыном не совсем в порядке. И вот решила она, что это наркотики. У них обычно родители так замолкали, если ребенок терял человеческий облик, подсев на наркоту. По доброй американской привычке она решила помочь: у нее был замечательный нарколог в Нью-Йорке, который вытащил очень многих буквально в последний момент. И она подумала: поговорю напрямую, предложу помощь, позову к себе — пусть мальчик вылечится.

Утром она повстречала не Горация, а его жену и с распростертыми объятиями побежала к ней, чтобы предложить помощь их мальчику.

— Если у вашего сына проблема, которая связана с наркотиками, я стопроцентно могу помочь, — начала она и заметила, как растерялась женщина.

— Мой муж сказал вам, что у нас сын студент? — переспросила она. — Это больная тема. У нас был сын. Но он умер, когда ему исполнилось четыре года. Из-за ошибки врачей.

У нее на глазах появились слезы, и писательница долго извинялась и выражала ей свое сочувствие.

Вот такой рассказ.

Тут уж и я остолбенела. Не может быть! Я такого ему не желала! Он же так любил детей — и вот… Я просто пришла в неописуемый ужас от всей этой мистики.

Какая-то американка из Нью-Йорка, которую я знаю всего года два… И у нее единственный знакомый в Москве — и тот… И мы повстречались, а она мне рассказала про наказание…

Это никак в голове не помещалось, никак!

И что еще поразительно: мы с ним много раз могли встретиться: он бывал у нее в ее берлинской квартире! И в Нью-Йорке — там, где мы у нее останавливались! Это невозможно придумать, даже если захочешь: скажут, так не бывает.

В общем, я всю дорогу в самолете в Москву непрерывно удивлялась, ахала и пыталась поместить в голове эти новые сведения.

Но это было еще не все… Наверное, к счастью. Мне, во всяком случае, полегчало. Я позвонила одной даме, которая, я знала, дружила с матерью Горация. Я хотела напрямую у нее спросить, а был ли мальчик? Потому что уж очень не нравилась мне эта история с умершим по вине врачей четырехлетним ребенком. Я не ясновидящая, но иногда я чувствую, где слова живые, а где мертвые, лживые. И ложь исходила не от моей американки.