Игорь Оболенский - Мемуары наших грузин. Нани, Буба, Софико

Хотя, конечно, оказаться перед лицом смерти не хочется. Но когда сижу в самолете и все вокруг боятся, я спокойна. И это мое спокойствие передается окружающим.

Когда была маленькой, помню, боялась, что за шкафом кто-то прячется. Ночи боялась. Но это прошло.

Вообще же надо бояться людей. Тех, кто творит что хочет.

Я часто молюсь. И перед сном, и утром. И верю, что в этот день все будет хорошо. Каждый раз прошу здоровья для своих близких. Я ведь богатый человек — у меня дочь, внучка, два внука, невестка и уже два правнука. Так и говорю: «Господи, сделай так, чтобы мои дети — Эка, Наталия-внучка и Наталия-невестка, Леван, Георгий, Димитрий и Сандро — были здоровы».

Раньше часто в церковь ходила, сейчас реже. Прежде посещала Кашвети, а теперь Сиони.

Крестили меня в селе Манглиси, мне тогда шесть лет было. Крестил сам Католикос-Патриарх Калистрат (Цинцадзе). Просто так совпало, что он оказался в той церкви.

Он меня назвал Ниной. Я помню, как это было. И всегда отмечаю 14 января, день святой Нины, всю свою жизнь.

О личном говорить не хотелось бы. Но раз рассказывать о жизни, то ведь обо всем? Моего мужа называли Мамало — его фамилия Мамаладзе. К нам домой приходило много ребят, и он заглядывал вместе с ними. Потом он мне рассказывал, что все в городе — а тогда Тбилиси был маленьким городом и все друг друга знали — без конца говорили: «Нани, Нани». И он пошел посмотреть на меня.

Но я на него особого впечатления не произвела. «Какая-то обезьянка», — сказал он. А потом, видно, увлекся. Я знала, чем должна угостить гостей — садилась за рояль и пела. У нас же была маленькая комнатка и ничем особым удивить мы не могли. Но после пения гости уже были «моими».

Мераб был очень красив. И очень положителен. Бывают люди, от которых ты не знаешь, чего ждать. А про Мераба все знали, что ничего плохого он никогда не сделает. Хотя он не был, безусловно, таким уж положительным. И его дальнейшая судьба это подтвердила.

Он учился в ГПИ на инженерном факультете. Его отец работал на 31-м авиационном заводе инженером, а мать была химиком. И они настояли на том, чтобы он поступил в политехнический институт.

Хотя сам Мераб всю жизнь мечтал стать врачом. И так любил это дело, что друзья-медики даже пропускали его на операцию. Он прекрасно знал анатомию, разбирался во всех тонкостях и обожал лечить друзей и знакомых. Не дай Бог, я кашлянула. Все! Он тут же принимался за мое лечение.

На родителей он произвел хорошее впечатление. И мама сказала, что лучшего мужа нечего и желать. А мне Мераб не особо нравился. Но он так активно ухаживал! Даже чересчур — всюду встречал меня, и все такое. И я сдалась.

Делал ли он мне предложения? Сколько раз! И в конце концов я согласилась.

Свадьбу, она была очень веселой, играли у него дома — его родители жили в районе Нахаловки, тогда это была окраина Тбилиси. У них был свой дом. Потом мы какое-то время там и жили. Но это было очень неудобно — я ведь училась в консерватории. И мы переехали в дом моих родителей, в центр.

Вскоре после свадьбы я забеременела. Все девять месяцев ходила на занятия с чашечкой, чтобы пить воду. Плохо мне было. Я стала очень чувствительна к запахам. И моя мама сделала так, что на протяжении всех девяти месяцев все крутилось вокруг меня. А я только воду пила. С тех пор, между прочим, не могу много пить.

В день, когда мне предстояло рожать, у нас были гости. Я, как всегда, сидела за роялем. И когда чувствовала схватки, терпела. Я же должна была доиграть и допеть!

А в полночь меня отвезли в роддом, где работал мой дядя и его дочь, моя двоюродная сестра Ирина Гигинеишвили.

Я помню, что мне очень хотелось родить. Мы ходили по коридору и ждали, когда нас позовут в родильную комнату. Все это время очень ждала, когда же моя девочка — а в том, что будет дочь, я не сомневалась — появится на свет. И очень сердилась на рожениц, которые стонали и кричали.

После рождения Эки год просидела дома. А потом поехала на гастроли. Но так скучала по ней, что на одном из концертов в Риге упала в обморок. И Котик Певзнер меня отпустил домой.

Эка находилась вместе с моей мамой и ее сестрами в деревенском доме. Когда я приехала, помню, мама дала дочке куклу и сказала мне: «Смотри, как она ей сейчас споет колыбельную». И правда, Эка спела потрясающе, особенно для ее года и трех месяцев. Она уже тогда была очень музыкальная.

А отношения с мужем у нас не заладились. Во-первых, я часто была в отъезде, а это уже не семья. Потом зарабатывала больше его. Чтобы ему не сделать больно, всегда говорила, что мне ничего не надо. Он, допустим, спрашивает, что мне купить в подарок. При этом ясно, что денег у него нет. И я всегда отвечала, что мне ничего не нужно.

А еще он очень ревновал. Это я потом поняла. Хотя к мальчикам из «Рэро» у него не было никаких претензий. Он несколько раз ездил с нами на гастроли и видел, что у нас все чисто и опасаться нечего.

Но характер у него был непростой. И с каждым годом это проявлялось все острее и острее. Он постоянно был чем-то недоволен, переживал из-за того, что не может один обеспечить семью. Я предлагала ему поступить в медицинский. «Ты что, мне уже 24 года, я старик», — отвечал он.

Проходило время, я видела, что он не удовлетворен жизнью, и я снова заводила речь о медицинском. «Ты что, мне 27, какой может быть институт?»

Несколько раз мы пытались с ним расстаться. Но потом снова сходились. Только году в 1973-м я уже не выдержала и мы, как мне казалось, окончательно разошлись.

Где-то через год его арестовали — как оказалось, он подписывал какие-то «липовые» накладные. И его посадили на 4 года. Сидел он в Эстонии. Когда я была там на гастролях, то решила навестить его. Напоминала себе жену декабриста. Ночью вызвала такси и попросила отвезти в тюрьму. Как мне его там стало жалко!

Об этом, наверное, не надо говорить, но я помогла ему выйти на свободу. Когда вернулась в Грузию, то попросила о встрече Шеварднадзе, он тогда был министром внутренних дел. Два часа он меня слушал, не перебивая. А я говорила о том, какой Мераб чистый и что если ему суждено быть в тюрьме, то пусть это будет на его родной земле.

При мне Шеварднадзе взял трубку и сказал, чтобы Мамаладзе немедленно перевели в тюрьму города Рустави. И так оно и случилось. В тот же день его посадили в поезд и отправили в Грузию. Правда, этот поезд шел целый месяц.

А потом Мераба выпустили. Он вернулся другим человеком. В тюрьме он много читал, там была большая библиотека, не пил, не курил, занимался йогой. И вышел, словно из Оксфордского университета.

И я снова увлеклась им. А уж как была счастлива Эка! Она обожала отца. По ночам подходила к его кровати и поправляла одеяло.

Я решила во что бы то ни стало сохранить семью. Хотя Мераб снова стал показывать свой характер, недовольство, обвинял меня в том, что его жизнь не удалась. Но я сказала себе: «Значит, такова моя судьба. Буду терпеть. Ради дочери». И родители, которые все это видели, ни слова мне не говорили. И тоже, как могли, пытались поддержать Мераба.