Игорь Оболенский - Мемуары наших грузин. Нани, Буба, Софико

Я ушел и вернулся, когда последняя девчонка уходила. Принес ему пиво. Он одну бутылку прямо из горла выпил. И говорит:

— Тяни билет.

Я достал — надо было рассказать про Петра Первого.

— Что он сделал для России? — спрашивает меня экзаменатор.

— Царь-пушку, — отвечаю.

— Молодец, пятерка.

Так меня взяли в институт.

А я уже бредил эстрадой. Брат моей матери, Джано Багратиони, известный хореограф и певец, отправил меня на прослушивание к Котику Певзнеру, который руководил Государственным оркестром Грузии. Меня посмотрели и, что называется, забраковали. Вердикт худсовета был таким: «Хриплый голос отдает загнивающим Западом!» А я-то думал, что они меня с радостью возьмут и вообще это будет для них счастьем, что пришел сам Кикабидзе.

Домой вернулся убитый. Но вечером мне позвонил администратор той комиссии, такой старый эстрадный волк. И сказал, что если я соглашусь выйти на сцену под другой фамилией, то он возьмет меня с собой на гастроли. Мама сказала: «Чего тебе какую-то фамилию придумывать? Бери мою — Багратиони». (Мать Кикабидзе — прямой потомок царской династии Грузии. — Прим. И.О. ) И я поехал на гастроли, как Буба Багратиони. Это был единственный раз, когда так на афише было написано. Концерт проходил в Ростове-на-Дону. И после этой поездки я бросил институт.

Потом в газете была напечатана ругательная статья про меня. Такая там была строка: «В финале на сцену выходит худой молодой человек и орет хриплым голосом в микрофон». Это было в 1959 году.

Но так получилось, что в это время на экраны вышел фильм «Поет Ив Монтан». И директор филармонии приказал: «Найдите мне того мальчика, которого Джано Багратиони приводил». Он же не знал, что я уже вовсю работаю. «Найдите его, оденьте в водолазку, как Монтана, и пусть он поет».

И вот получается, что с 1959 года я — на профессиональной сцене.

Фраза в газете про «худого молодого человека» меня не обидела. Я тогда вообще все воспринимал с удивлением. Но не обижался. Наверное, понимал, что делаю свое дело хорошо. И знал, что именно этим буду заниматься в жизни.

Думаю иногда про свою творческую судьбу. Удивительно она сложилась: поступив в институт иностранных языков, я стал петь, а потом и сниматься…

Мама у меня была замечательной певицей. Работала в свое время в джаз-оркестре у моего дяди. И сорок четыре года пела в Сионском соборе, главной церкви Тбилиси тех лет. Потрясающая женщина была, одна вела дом. Мы же без отцов росли, все они на фронт ушли и не вернулись.

Мама мне все время говорила: «Как тебе не стыдно с таким хриплым голосом на сцену выходить?» Перед концертами я нервничал только в тех случаях, если она приходила на мои выступления.

А потом мама сказала: «Если люди покупают на тебя билеты, значит, ты интересен». Но главным ее признанием были не слова, а предложение что-нибудь записать вместе. И я до сих пор себя корю, что не отнесся тогда к этому серьезно.

А вообще у нас в семье всегда пели. Первую граммофонную пластинку в Грузии записала моя бабушка, мамина мама. Просто так, шутя. Она сейчас находится в музее поэта Иосифа Гришашвили. Я пытался ее восстановить, но, к сожалению, ничего не вышло.

Мне потом рассказали одну историю. Как-то мама встретила одну свою подругу и спросила у нее, как сын. Та ответила, что он физик и работает в Москве. И в свою очередь спросила маму обо мне. Мама покраснела, опустила голову и ответила: «А Буба — барабанщик». А вот мои фильмы ей нравились. Больше всего она любила «Не горюй!».

С «Не горюй!» все немного странно получилось. Я по своей дурости думал, что, если однажды попал на киноэкран, значит, и дальше меня все снимать будут. Я за четыре года до этого снимался с Лейлой Абашидзе в фильме «Встреча в горах». Но после этого никто меня никуда не приглашал. И я для себя решил, что кино — не мое дело, наверное.

Вообще в актерской судьбе важно — повезет или не повезет. Я так думаю, потому что знал и знаю массу талантливых людей, многих уже и нет на этом свете, которые так и ушли из жизни, не попав в нужную струю.

То, что я попал к Георгию Данелия — заслуга Верико Анджапаридзе. Это она ему посоветовала попробовать меня на роль Бенжамена Глонти. Об этом сам Данелия уже потом мне рассказал.

У него в голове ничего такого не было, он вообще меня не знал. И потом в сценарии этот герой совсем другой. Думали — будет рыжий, толстый, потеющий, пьющий человек. Я и не в курсе был, что Верико то и дело советует Гие — попробуй Бубу, возьми Бубу, вот посмотришь — не пожалеешь. А Данелия очень не любит, чтобы ему кого-то сватали.

Ситуация для режиссера в тот момент была тяжелая. Все актеры уже подобраны, подготовительный период заканчивался, бухгалтерия крутилась. А главного герояне было. Гия перепробовал всех — и российских актеров, и наших, грузинских.

Когда Данелия позвал, может, я к нему уже и не пошел бы. К тому же мы в Турцию с «Орэро» должны были ехать. Репетировали с утра до вечера, разговорный турецкий учили. Ходили для этого к профессору — был такой турколог Отар Гигинеишвили, ныне покойный. Так что времени думать о кино и не было.

Но все-таки встретился с режиссером, потому что мне очень много его знакомых позвонили. Говорили, что Данелия в Тбилиси приезжает. А сам он — нет, не звонил.

Когда мы с Данелия встретились первый раз, он не очень мне понравился, потому что я почувствовал его неприязнь. В сценарии написано одно, а ему подсовывают совсем другое! Сейчас он очень смешно изображает, как я к нему вошел впервые. Говорит, когда меня увидел, то подумал, что во мне абсолютно ничего нет из того, что ему нужно, что я совершенно из другой оперы.

В тот раз в Тбилиси он в гостинице остановился. Попросил меня: «Покричите». Я отказался: «Неудобно, люди спят». Воскресенье было, полдесятого утра.

В итоге он мне дал сценарий — и все, попрощался: «Мы вам позвоним». Я понял, что явно ему не понравился. До меня к нему заходил Ипполит Хвичия, гениальный артист. Он сыграл в «Не горюй!» шарманщика. Ипполит вышел со словами: «Все, меня взяли!» А мне никто ничего не сказал.

Дома прочел сценарий, и он мне, конечно, страшно понравился. День прошел, два, три — никто мне не звонит. На пятый или шестой день Данелия, наконец, позвонил. Спросил, что вечером делаю. И предложил пойти вместе с ним в гости. А он редко приезжал в Грузию, поэтому его все близкие ждали — тетушки, дядюшки.

Когда он меня привел к своей тете, никто не сказал — Гия пришел. Все отметили — Бубу привел. Я видел, что ему это не нравится. На следующий день к его дяде пошли, потом к двоюродной тете какой-то…

Время шло, мне уже надо было уезжать на гастроли. В Турцию тогда было очень сложно попасть, части американских войск там стояли, закрытая была страна.