Наталья Дардыкина - Откровения знаменитостей

— Ваша жена, наверное, окружает вас таким уютом и такой тишиной, чтобы вам хорошо работалось?

— Тишина достигается другим способом. Раньше я уходил в свою мастерскую. А когда стал ее сдавать, чтобы выжить, я уезжаю куда-нибудь — в деревню, на дачу. Там, где мне удобно, — моя мастерская. Обслуживаю себя сам, поскольку бываю один. Собственности у меня нет — всегда живу приживалом. Мне так проще. Не хочу ее заводить, боюсь ее — ответственность, привязанность, бесконечные доработки.

— Вы по-настоящему свободный человек .

— Может быть. У меня есть машина, которая меня передвигает из точки А в точку Б.

— А если в дороге что-то сломается, вы обслуживаете себя сами?

— По мелочи — да. Крупный ремонт сам делать не берусь. Кстати, об обслуживании. Моя жена работает в государственной гимназии. Получает нормально. А я до последнего времени таксичничал на своем «жигуленке» — 5 лет работал водилой по Москве. Радости это не приносит. Занудно. Знаю наперед, что мне расскажет очередной клиент. В Лондоне я делал материал — сравнивал лондонское и московское такси. Сел в кеб и спрашиваю водителя: «Вам хватает на жизнь?» А он мне: «Ты думаешь, эта профессия в разных странах разная? Всюду то же самое. — Он чирканул ладонью по горлу: — Во как достали».

— Про такси вы вспомнили, а про жену не рассказываете. Как ее зовут?

— Тамара Эйдельман.

— Дочь знаменитого Натана Эйдельмана?

— Да. Мы учились на истфаке МГУ — она на два курса моложе. После диплома Тамара сознательно выбрала преподавание. Гимназия у них хорошая, у Поклонной горы, за Бородинской панорамой. Сейчас, помимо истории, преподает еще английский — не хватает англичанок. Приходит домой очень поздно, уходит очень рано, потому что есть еще и нулевые уроки. Загруженность и ответственность невероятная. Помимо своих детей у меня в доме еще 40. Устаю от впечатлений. Школьный учитель — либо он влюбленный сумасшедший, либо ему там делать нечего. Профессию учителя уважаю. Но хотел бы видеть свою жену домохозяйкой, коль мог бы содержать семью сам. Увы, ничего не получается и не получится никогда. Никуда не денешься.

— Сколько у вас детей?

— Дочка и сын. Сын увлечен компьютером и разбирается в нем лучше отца. Невероятно. Я не люблю компьютер. Пишу ручкой, печатаю на машинке. На компьютере уже перенабираю набело. А для молодого поколения записать, перезаписать, сделать дубль — все элементарно, приятно, легко. Я чувствую: надо догнать сына — впрыгнуть в последний вагон уходящего поезда.

— Ваши дети, наверное, получили классическое эйдельмановское воспитание?

— Натан Яковлевич никогда не был классическим воспитателем. Он был человеком неординарным и одним из самых значительных, каких мне довелось встретить. У нас с ним были теплые отношения. Он много хорошего сделал для меня. Натан Яковлевич обладал широтой: мог отдать свою тему ученикам и впрыгнуть в другую тему. Он жил с удовольствием, приручая всех, кто был рядом. Сверхобщительный человек.

— Кажется, судьба Эйдельмана сложилась более благополучно: он избежал лагерей…

— Натан Яковлевич проходил по делу художника Краснопевцева. Его вначале не допускали до науки, и он преподавал в Новом Иерусалиме, потом в Москве. Школа ему много дала — развязав ему руки, заставила стать писателем. Он был и ученым очень большим. В меру своей широты ему удалось повернуть историю к человеку. В спорах он не дрался, а в игре в пинг-понг мог и запустить в победителя ракеткой. У него был совершенно взрывной характер. Он шел напролом, но никогда не оскорблял человека. Доброта в сочетании с простотой была в нем удивительна.

— Ваши дети что-то унаследовали от деда?

— Очень большой лоб и широкий нос. Он любил с ними возиться.

— Петр, когда вы пришли в литературу, вовсю гремела слава Юза Алешковского. Вы родственники?

— Алешковские — вероятно, обычная еврейская фамилия из Белоруссии или Украины. Я не знаю. Бабушку помню слабо. Дед умер до моего рождения. Поэтому у меня нет никакого знания своей европейской родни. Папа довольно рано умер, как только я кончил школу. По маме — русская линия. Я и прабабку знал. Ни в коем случае не открещиваюсь от еврейской своей половины. Юз Алешковский — папин старший брат, мой дядя. Живет он в Америке.

— Дядя не отпускает шпильки по поводу ваших сочинений?

— Дядюшка отпускает шпильки в адрес любого человека в зоне его внимания, поскольку он остер на язык. Существует мнение, что дядя Юз — матерщинник и бандюга.

— Про матерщину знают все.

— Да, он матерщинник. А кто не матерится? Но, уехав в Америку, он не выучил язык не по лени своей, а принципиально. Не пошел работать ни на «Голос Америки», ни на радио — отстоял свою независимость. Это удивительно. Александр Исаевич Солженицын отстоял свою независимость при наличии мировой известности и капитала. Дядюшка отстоял ее путем внутренней свободы. Он уехал с женой. Его Ирина, как мне кажется, — самая большая его находка. Она преподает в университете на английском, совершенно свободно владеет им. И очень любит студентов, они отвечают ей взаимностью.

— На соискание Букеровской премии выдвигали сочинения и Юза, и Петра Алешковских. А в финал попали вы. Как он отнесся к такому исходу?

— Я не виноват. По-моему, он переживал за меня — по крайней мере он мне так говорил. Зависти у нас друг к другу нет. Было бы смешно.

— Петр, можно сказать, ваша жизнь складывается удачно. Вас вновь выдвинули на Букера, хотя главной премии не дали.

— Да, как в анекдоте: новый русский спрашивает приятеля на банкете: «Вась, жизнь удалась?» Тот отвечает, падая мордой в черную икру: «Жизнь удалась». Я тоже могу сунуть голову в литературную икру с тем же восклицанием.

— О чем вы мечтаете?

— Я мечтаю о деньгах. Хотел бы иметь большие деньги, чтобы раз и навсегда забыть о них. Наверное, это мечта каждого, только сможет ли он в этом признаться. В детстве мне строгая мама говорила: «Деньги — ничто. Но очень хочется их иметь. И побольше».

— Вы хотели бы увидеть фильм по вашему роману?

— Лучше, если это сделает Голливуд. Представляете, сколько бы денег я получил? Поехал бы в Америку с большой сумкой, напихал бы ее там банкнотами, нанял телохранителя и приехал сюда, к себе в Москву…

Александр Проханов: «Все мои романы — сплошное самоедство»

На теледебатах, когда он молчит, лицо его отрешенно и угрюмо. Но вот он взрывается, в эфир летят слова, полные злой иронии и ненависти. Он не любит разрушителей России. Страсть прохановских обвинений, во многом справедливых, часто вызывает лишь раздражение.