Капка Кассабова - Двенадцать минут любви

Но теперь я не чувствую боли «чужеродности», мучившей десять лет назад в Буэнос-Айресе, я ощущаю благодарность и любовь к этой земле танго и ко всему, чем она меня одарила.

Джованна улавливает мое экзальтированное состояние и сжимает мне руку:

— Пьяццолла неповторим.

В мое последнее воскресенье Джованна звонит и похмельным голосом информирует меня:

— Сегодня должны выступать барабанщики на Исла-де-Флорес. Идем вместе, ничего не бери, кроме денег на такси. Никакой камеры.

Собрания любителей кандомбе проходят всегда по воскресеньям, после заката, в черном, удаленном районе Barrio Sur.

— Вот где начиналось рабство, — обыденно произносит Джованна, пока мы поднимаемся по холмистой улице «цветов», двигаясь прямо на звук барабанов. Низкие жилые дома кажутся заброшенными пограничными заставами, стены разукрашены граффити. Огромный африканский флаг возвышается над нарисованной на стене танцующей черной женщиной с огромными ягодицами. Она танцует на улице — единственном приюте для кандомбе. У танца не было другого дома, кроме как в сердце темнокожего сообщества, сложившегося из привезенных сюда рабов.

Мы всего в нескольких кварталах от колониального великолепия Плаза Индепенденсия, но с таким же успехом могли ходить по Гаване. Нас окружает другой, потаенный мир. Колониальный истеблишмент прятал его. Когда в Уругвай из Испании пришла независимость, рабство здесь закончилось. Одним из героев движения за независимость был черный музыкант, известный как Ansina (Ансина), его именем названо одно из разрушенных зданий, служившее когда-то «штабом» кандомбе-сообщества. Это же имя носит один из двух знаменитых кандомбе-ансамблей. Название другого коллектива звучит по-бразильски Cuareim, и дано оно в честь другого дома напротив «Ансины».

А сейчас бой барабанов на улице подобен зову крови.

— Так оно и есть , — уточняет Джованна. — Само слово llamada , знаменующее начало кандомбе-процессии, означает призыв.

Мы подходим к барабанщикам, когда процессия внезапно останавливается. В уличной канаве разжигают костер из старых тряпок, газет и автомобильных шин. Мужчины держат инструменты возле огня. Все стоят вокруг и болтают. В чем дело?

— Мы настраиваем мембрану, так как очень сыро, — поясняет парень в черной жилетке, поддерживающей живот. Его барабан самый большой и называется пиано .

После получаса курения, болтовни, распития мате среди пахучих подсыхающих кожаных мембран мы снова отправляемся в путь. Мужчины держат перед собой на мокрых от пота лямках гигантские барабаны. Музыкантов собралось человек тридцать — черных, метисов, белых, коренных индейцев, и примерно столько же нас, сопровождающих.

Люди высовываются из окон или стоят в дверных проемах, наблюдая за процессией или пускаясь в импровизированный пляс. А некоторые присоединяются к нам.

Физически невозможно оставаться на месте, когда гудят тридцать барабанов. Ритм проникает под кожу, и вы начинаете двигаться, для этого не требуется ни алкоголя, ни умения.

Вы просто повторяете то, что делают остальные. Толпа барабанщиков и гуляк пританцовывает, как единое целое. Мы делаем шаг на каждые два удара, которые словно замедляются, но на самом деле темп нарастает. Необузданный монотонный и непрерывный бой продолжается час. Ритмично ступая на каждые два удара, почти не отрывая ног от земли, мы проходим всю улицу, пока она не перетекает в улицу Гарделя. Никаких слов, только гул тридцати барабанов под руками тридцати мужчин, в чьих жилах течет кровь конкистадоров, рабов, европейских эмигрантов, индейцев.

А в моих ногах… боже, что же в них? Милонга, вот что. Пружинящие, пошатывающиеся, жизнерадостные, сексуальные, двойные шаги милонги. Всем нутром я ощущаю то, о чем поет Касерес:

Ведущий карнавала, escobero — трансвестит с кожей цвета кофе с молоком, длинными волосами и лицом Нефертити. Он танцует, будто в трансе, его па походят на движения нарисованной женщины с того граффити. А пышная «мамаша» — не просто пара ягодиц, это mama vieja — главный элемент процессии. Традиционно на ней самошитое цветастое платье, и ее сопровождает gramillero — «целитель», жизнерадостный бородатый старик с разукрашенным лицом.

Геи и гетеросексуалы, черные и белые, или ни то ни другое — всех принимают такими, какие они есть . Никаких ограничений, кроме дождя.

Единственная в толпе, я открываю зонтик в шотландскую клетку.

— Не могу поверить, что ты взяла с собой зонтик. Это так по-английски, — смеется Джованна.

— По-шотландски, — отвечаю я. Но кому какое дело до этих тонкостей, ведь пульсация крови нивелирует все различия. Лишь бой барабанов и движения ног. Я словно заколдованная.

Я не помню, где я. С тем же успехом я могла бы присутствовать на процессии бразильской самбы, эквадорской маримбы, кубинской сальсы…

Но я здесь, и это кандомбе. Своими корнями кандомбе уходит во времена, когда африканских рабов привозили в порт Монтевидео с необъятного африканского континента, и миллионы, оказавшиеся здесь (не считая миллионов, что погибли в пути), изъяснялись на различных диалектах и не понимали друг друга. Их объединяли лишь мучения и музыка, которую несчастные привезли с собой. Кандомбе стало телесным и душевным выражением не только страданий, но и неукротимого черного духа. И отгадайте, как назывались барабаны в колониальные времена?

Tangó (ударение на последний слог), слово взято из языка банту. Места, где проходили спонтанные и нелегальные кандомбе-сборища (такие же, как и то, на котором я присутствовала), окрестили cabildos, также известные как tangós. Чувственный танец под ритм барабанов начинался соло, перерастал в трансовые состояния и иногда заканчивался разделением на пары или группы.

Кабильдо служило местом для секса или молитв, Бога и тела. Даже больше — Бог и был телом. Неудивительно, что законопослушные граждане Монтевидео, те самые, кто с радостью эксплуатировал оторванных от родины людей, воспринимали эти языческие собрания как угрозу их морали, а кандомбе — как музыку дьявола.

Плохую службу сыграло и то, что название танца лишь на одну букву отличалось от другого афро-латинского творения — кандомбле́ — широко практикуемой вудуподобной практики, зародившейся в Бразилии и распространившейся по всему черному миру. Ярчайший пример синкретизма, то есть соединения разнородных культур, духовных верований и символов. В кандомбле́ могли при желании использоваться распятия, и при этом ритмы и танцы, вызывающие транс, гипноз, откровенные телодвижения и другие подобные состояния.