Александр Коцюбинский - Распутин. Жизнь. Смерть. Тайна

Александра Федоровна прекрасно знала, где расположена ахиллесова пята ее супруга, вечно неуверенного в себе и тем более не терпящего, когда подданные пытаются лукавить с ним и держать его за дурачка. «Всюду враги, ложь», — заклинала императрица, и Николай в очередной раз убеждался в том, что, кроме жены и крохотного круга близких людей, центральное место среди которых занимал Наш Друг, ни на кого положиться было нельзя…

«Друзья Старца дружно поднялись на его защиту, — описывал дальнейшее развитие событий Спиридович. — В Москву для проверки сообщенных Джунковским сведений о скандале „У Яра“ был послан, неофициально, любимец царской семьи флигель-адъютант Саблин. Туда же выехал с той же целью и пробиравшийся в доверие к Анне Александровне Белецкий. Стали собирать справки. Уволенный Московский градоначальник Адрианов сообщил оправдывающие Старца сведения. Он переменил фронт. Все делалось тихо и секретно, по-семейному»209.

Флигель-адъютант в целом справился с заданием императрицы: «На очевидцев скандала в „Яре“ оказали давление, попеременно запугивая и взывая к чувству милосердия. Один из свидетелей объяснял полковнику П. П. Заварзину, почему были изменены первоначальные показания: „Да, знаете, с одной стороны, мы поняли, что Распутин действительно в силе, почему ссориться с ним не имеет никакого смысла, а с другой — выходило как-то некрасиво — пользоваться его гостеприимством и на него же доносить“. В результате предвзятого расследования вырисовывалась совершенно иная картина. Получалось, что Распутин скромно поужинал со своими друзьями и чинно уехал из „Яра“, а все разговоры о финансовых махинациях — измышления, интрига Джунковского»210.

Кроме того, на руку защитникам «старца» сыграло и то, что в докладе Джунковского (опиравшемся на доклад начальника Московского охранного отделения полковника П. П. Мартынова) содержалась фактологическая ошибка. Кутившая с Г. Распутиным Анна Ивановна Решетникова была атрибутирована как другая «А. И.» — Анисья Ивановна, являвшаяся в действительности пожилой благообразной вдовой почетного гражданина, передвигавшейся с большим трудом и не имевшей к распутинской истории никакого отношения. В итоге подлинность всего сообщения в глазах императора сделалась сомнительной, что облегчило интригу против Джунковского со стороны Александры Федоровны…

В конце концов комиссией Саблина было установлено, что на ужине в «Яре» Григорий ничего предосудительного не совершил. Командир императорской яхты «Штандарт» капитан первого ранга Н. П. Саблин сделал все, о чем его попросила императрица, несмотря на то что в ходе расследования сам он стал относиться к Распутину заметно хуже. В какой-то момент это даже вызвало беспокойство со стороны Александры Федоровны, проявившееся в ее письмах к мужу.

После того как царице удалось отбить атаку «врагов Нашего Друга» и убедить Николая в том, что «старец» стал жертвой грязной клеветы, все оппозиционные демарши и протестные кампании, которые продолжали нарастать, были обречены на провал.

19 июля открылось заседание чрезвычайной сессии Государственной думы. 22 июля пала Варшава. С самого начала в своих выступлениях думцы приняли резко оппозиционный тон.

Однако в этой ситуации Николай повел себя иначе, чем пару месяцев назад. Он решил больше не поддаваться на давление со стороны тех, кому, как убеждала его супруга, нельзя было доверять. Тем более что, казалось, она была права и в том, что говорила о недопустимости уступок и необходимости «стукнуть кулаком по столу», — иначе «все будут на нас наседать»211. Так оно вроде бы и получалось. Стоило поменять в угоду общественности нескольких министров, как Дума тут же вслед за тем потребовала головы председателя Совета министров И. Л. Горемыкина, которого не без основания подозревала в связях со «старцем».

Когда же царь решил вступить в должность Верховного главнокомандующего, сместив с нее великого князя Николая Николаевича, то столкнулся с единодушным и крайне эмоциональным сопротивлением со стороны не только оппозиционно настроенной общественности, но даже собственных министров. Бо́льшая часть членов кабинета стремилась к контакту и взаимопониманию с думским большинством, которое, в свою очередь, расценивало увольнение активного антираспутинца Николая Николаевича как симптом торжества «шпионской» распутинской партии.

На фоне разгорающегося конфликта царя с только что созванной им Думой и назначенными им же самим министрами, из Покровского, по телеграмме Александры Федоровны, 31 июля срочно примчался Распутин. Поводом для возвращения явилось издание брошюры «Мои мысли и размышления», опубликованной по настоянию Вырубовой и лично откорректированной государыней. В тот же день Григорий имел беседу с Николаем.

«31 июля 1915. Пятница. <���…> Заехали к Ане (Вырубовой. — А. К., Д. К. ), где видели Григория и его сына»212, — записал в Дневнике царь.

В ходе этой аудиенции «старец», судя по всему, укрепил царя в намерении принять на себя бремя управления всей русской армией. Правда, в тот раз он не смог (или не рискнул) поднять вопрос о том, чтобы его единственный сын Дмитрий не был отправлен фронт (позднее Александре Федоровне удастся определить его в свой санитарный поезд).

Либо в этот же день, либо на следующий213 Распутин, судя по всему, встретился отдельно с Александрой Федоровной: «А потом спросила меня Мама: „Правда ли, што говорят, што ты (это я) с женщинами… Имеешь?..“ И тут я сказал Маме такое, што, может, и сам не понимал в себе, ибо сие не от ума… а от духа… Вот, сказал я: „Дух мой мучается… люди соблазняют… Пьянный — творю пьянное!.. Но в трезвости вижу нутро человечье… и так больно… так больно… што только в пьянном огне забываю…“ — „А пошто, — спросила Мама, — не берешь на себя муку, а топишь ее в вине?“ — „Потому што срамоту вижу только в отрезвлении… потому трезваго к себе не подпустят человеки“. — „А нас видишь ты? нутро… видишь?“ — тихо спросила Мама. И такое страшное увидел я… што сказал Ей: „Помни, ежели меня с тобой не будет… то великую муку твою выпью… и в тебя волью радость великую… ибо мука земная — во царствие путь… Где ноги твои слезами радости омою… А боле не спрашивай!..“ Но уже она не спрашивала. Тихия слезы капали на мои руки… И она шептала, целуя мои пальцы: „О, мой Спаситель, мой Бог, мой Христос!“ И уже уложив ее на кушетку, я услыхал ея шепот. Будто сквозь сон: „Молю тебя… обо всем этом… Аннушке не говори! Не надо!..“ Не скажу… Только сам думаю, што это: бабье, а не царское… — Молить, просить, как нищая… А володеть должна, как Царица»214.

Запись в Дневнике императора от 4 августа свидетельствует о том, что духовная идиллия в отношениях императора со «старцем» вроде бы восстановилась: «Вечером приехал Григорий, побеседовал с нами и благословил меня иконой»215 (скорее всего, по случаю грядущего вступления Николая в должность главнокомандующего).