Александр Коцюбинский - Распутин. Жизнь. Смерть. Тайна

Рассказ Матрены, которая, по ее словам, передала Распутину информацию о случившемся несчастье, звучит несколько иначе. Судя по всему, из дворца позвонили не для того, чтобы вызвать Григория в качестве лекаря-чудотворца, а лишь для того, чтобы сообщить ему о скорой смерти его ближайшего друга.

Распутин понял: именно сейчас, несмотря ни на что, ему необходимо проявить силу и начать действовать, ибо решается все: и судьба Вырубовой, и его собственная. «Когда я дошла в своем рассказе до слов: „Она совершенно безнадежна“, отец с трудом стал выбираться из постели… Еще час назад отец не мог самостоятельно поесть, но страшная весть заставила его двигаться — он был нужен Анне Александровне, которую искренне любил. Кроме того, со смертью Анны Александровны оборвалась бы тонкая ниточка, продолжавшая связывать отца и царскую семью».

Стремительно войдя в палату без разрешения, ни на кого не обращая внимания, даже не поздоровавшись с царями, Распутин подошел к Вырубовой, взял ее за руку и «произнес мягко, но настойчиво: „Аннушка, Аннушка, проснись, поглядь на меня!..“ Не дождавшись ответа, он снова позвал, на этот раз громче. Веки ее задрожали и приподнялись»184: «Григорий, это ты? Слава Богу!»185 И она снова впала в забытье. Тогда Распутин, обернувшись к присутствующим, объявил: «Жить она будет, но останется калекой!»186 — после чего, шатаясь, вышел в соседнюю комнату и рухнул в обморок, сильно ударившись о пол. Очнулся в сильном поту, ощутив «большую слабость»187 во всем организме.

Григория перевезли домой на Гороховую и уложили в постель: «Дыхание его было поверхностным, щеки ввалились, лицо белое, почти как наволочка, кожа туго натянута на скулах и похожа на пергамент. Тело холодное, как у мертвого». Раздался телефонный звонок. Александра Федоровна интересовалась состоянием Григория. В голосе взявшей трубку Матрены, по ее собственным словам, «прорвались ноты обиды. Александра Федоровна все поняла. Она сказала: „Все мы, сбитые с толку, допускали ошибки, неверные суждения. Но сейчас важно, чтобы твой отец поправился“». Вскоре от императрицы принесли огромный букет цветов и большую корзину с фруктами.

«Отношения с царской семьей были восстановлены, но чего это стоило отцу…»188

Возвращение былого положения стало для Распутина настоящим глотком «живой воды»: «Позже отец говорил, что, входя в комнату, где лежала Анна Александровна, он не знал, способен ли вылечить порез на пальце, не то что сломанные ноги и разбитую голову. Но, уже поднимаясь с колен у постели больной, отец почувствовал, как сила возвращается к нему»189.

Тем не менее преодолеть состояние общего душевного кризиса — декомпенсации — Григорий не смог, поскольку не была устранена главная причина, изначально обрекшая его на психологический срыв: война.

К началу 1915 года общеевропейская бойня — вопреки первоначальным ожиданиям патриотической общественности — не только не завершилась триумфальным вступлением русских казаков в Берлин, Вену и Стамбул, но явно приобрела затяжной характер, что не сулило России, как наименее подготовленной среди прочих держав к такому повороту событий, ничего хорошего.

На первый взгляд отсутствие добрых вестей с фронта было Распутину политически выгодно: неизбежной в этой связи оказывалась атака оппозиции на правительство — а фактически на царя, — прямиком отбрасывающая Николая в объятия к «старцу» и повышающая шансы на успех его антивоенной пропаганды.

Но у пораженческой медали была и оборотная сторона: чем больше общественность убеждалась в неспособности императора привести Россию к победе, тем реальнее становился революционный взрыв…

Весной 1915 года германские войска перешли в наступление по всему Восточному фронту. Зловещая тень «распутного старца», стоящего во главе «темных сил», якобы стремящихся к поражению России, сразу же стала главной мишенью всех оппозиционеров. На этот раз Григория уличали не только в любовной связи с царицей и ее дочерьми, но также в назначении непопулярных министров, в контактах с якобы германофильски настроенными банкирами и даже в совместном с Александрой Федоровной шпионаже в пользу кайзера.

Патриотическая истерика принимала форму национального психоза…

Распутин все яснее чувствовал неминуемость надвигающейся катастрофы, понимая, что в любом случае — победит ли Россия или же потерпит поражение — неизбежна кровавая судорога, означающая конец существующего режима, а значит, и личную гибель тех, кто его олицетворяет. Общественность в ту пору была абсолютно убеждена в том, что все несчастья войны — по вине правительства, а все фронтовые удачи — вопреки ему…

Единственным, что, по идее, могло в этой ситуации предотвратить трагический для царской семьи финал, был сепаратный мир, не являющийся по своей сути «ни победой, ни поражением».

Офицер российской контрразведки полковник А. С. Резанов сообщал о Распутине: «…я должен по совести сказать, что я не имею оснований считать его немецким агентом. <���…> Он откровенно говорил, что войну надо кончать: „Довольно уже поливать кровью-то. Теперь ужо немец не опасен: ужо слаб“. Его идея была — скорее мириться с ними. Он плохо говорил про „союзников“, ругал их и не признавал существования „славянского вопроса“. Ясно было, что его идея — принести в жертву ради сближения с Германией интересы славянства»190.

Независимо от того, как относиться к проблеме подлинности многократно цитированного «Дневника Распутина», возможно представить, что Распутин, учитывая его глубинную неприязнь к войне, в самом деле мог в личном разговоре с Александрой Федоровной рассуждать таким или примерно таким образом: «Самый страшный враг — война. Потому, ежели все по-хорошему будет, все на своем месте, то никакой чужой, охотник в тот лес не заберется, а так двери открыты! Открыты двери! Вот. Теперь, как же уберечь гнездо? А вот как? Говорит Папа: „Не хочу позорного мира, будем воевать до победы!“ А победа там тр… (так в тексте. — А. К., Д. К. ) Он, как бык, в одну сторону: „Воевать до победы“, а Вильгельм с другой. Взять бы их да спустить. Хоть глотку друг дружке перегрызите: не жаль! А то вишь! Воевать до победы! А победу пущай достают солдаты. А кресты и награды — енералам. Ловко! Добро, солдат еще не очухался. А очухается — тогда што? а посему… Шепни ты ему, што ждать „победы“ — значит терять все. Сгорит и лба не перекрестит, а посему вот мой сказ: свидеться с (неразборчиво. Возможно, имеется в виду С. Ю. Витте; менее вероятно — германский император Вильгельм II. — А. К., Д. К. )… у яго все как на ладошке, а потом, ежели што — для форм — поторгуйся»191.

Однако надежд на сепаратный мир практически не было: Николай II об этом и слышать не хотел, а главный антивоенный союзник Распутина — граф С. Ю. Витте — умер в феврале 1915 года. Понимая, что при всем своем могуществе он не способен предотвратить собственную гибель, Распутин продолжал погружаться в пучину «темной ночи своей души».