Александр Коцюбинский - Распутин. Жизнь. Смерть. Тайна

И я был одинок со своими мыслями, которые проносились в моей голове под однообразный стук колес увозившего меня поезда»356.

Следствие по делу об убийстве Распутина, начатое 19 декабря 1916 года, формально тянулось вплоть до 16 февраля 1917 года. Однако отчет о расследовании обстоятельств убийства никогда не публиковался. В суд это дело также не отправилось: в нем был замешан великий князь Дмитрий Павлович, а это означало, что не только он, но и его сообщники оказывались фактически вне юрисдикции органов правосудия.

Закон гласил, что в случае группового дела все участники судятся той судебной инстанцией, в юрисдикции которой находится подельник, занимающий наиболее высокое положение, то есть в данном случае — великий князь Дмитрий Павлович. Особого суда для членов императорской фамилии, однако, в России предусмотрено не было: их участь, согласно существовавшей традиции, решал лично царь.

Дело об убийстве Распутина передали Николаю, и тот похоронил его в бумагах своей личной канцелярии.

Несмотря на весь свой невротический энтузиазм и громадье прожектов, которыми заговорщики (включая тех, кто стоял за спиной убийц Распутина) тонизировали себя в период подготовки и осуществления покушения, они, судя по всему, так и не сумели выработать определенного плана, жестко фиксирующего последовательность дальнейших действий и закрепляющего за каждым из участников решение конкретных задач.

Каждый, вероятно, предполагал, что дальше события станут развиваться в нужном направлении «сами собой», а точнее, что ответственность на себя возьмет «кто-то, но не я».

Чтобы убедиться в этом, достаточно просто сопоставить уже цитированное выше сожаление Николая Михайловича насчет того, что Феликс и Дмитрий Павлович «не докончили начатого истребления», — с оценкой ситуации, данной Юсуповым примерно в те же дни. «Отныне, — заключил я, — мы в стороне от политики. Теперь других черед. С Божьей помощью да послужат они на благо общему делу и да прозреет государь, пока не поздно. Благоприятней момента не будет»357; «Теперь мы отойдем в сторону и предоставим действовать другим… Дай бог, чтобы общими усилиями можно было воздействовать на государя и дать ему возможность увидеть всю правду, пока еще не поздно. Более благоприятный момент для этого трудно себе представить»358.

В этой связи не должно казаться удивительным, что в письме к Александре Федоровне Феликс Юсупов не только не сознался в причастности к убийству Распутина, но проявил себя истинным виртуозом циничного лицемерия: «Ваше Императорское Величество. Спешу исполнить Ваше приказание и сообщить Вам все то, что произошло у меня вчера вечером, дабы пролить свет на то ужасное обвинение, которое на меня возложено. По случаю новоселья, ночью 16 декабря я устроил у себя ужин, на который пригласил своих друзей, несколько дам. Великий князь Дмитрий Павлович тоже был. Около 12-ти ко мне протелефонировал Григорий Ефимович, приглашая ехать с ним к цыганам. Я отказался, говоря, что у меня самого вечер, и спросил, откуда он мне звонит. Он ответил: „Слишком много хочешь знать“ — и повесил трубку. Когда он говорил, то было слышно много голосов. Вот все, что я слышал в тот вечер о Григории Ефимовиче…» Кончалось письмо так: «Я не нахожу слов, Ваше Величество, чтобы сказать Вам, как я потрясен всем случившимся и до какой степени мне кажутся дикими те обвинения, которые на меня возводятся. Остаюсь глубоко преданный Вашему Величеству. — Феликс»359.

Как только Распутин оказался мертв, стало ясно, что ни великокняжеская, ни великосветская среда ни на какие дальнейшие радикальные действия в принципе не способна. Для этого требовались иные люди, иные характеры.

Примечательна запись, тогда же сделанная Николаем Михайловичем: «Шульгин (газетный публицист, лидер фракции прогрессивных националистов в Государственной думе. — А. К., Д. К. ) — вот он бы пригодился, но, конечно, не для убийства, а для переворота»360.

В этой ситуации у различных участников антираспутинского заговора неизбежно возникали серьезные и притом эмоционально выраженные претензии друг к другу. В своих мемуарах, в частности, Феликс Юсупов обнаруживает по отношению к Николаю Михайловичу плохо скрываемое раздражение361: «Телефон у нас звонил непрерывно, причем чаще всех звонил великий князь Николай Михайлович и сообщал нам самые невероятные сведения. Он заезжал к нам по нескольку раз в день, делая вид, что все знает, и стараясь нас поймать на каждом слове… в надежде, что мы по рассеянности как-нибудь проговоримся»; «Великий князь Николай Михайлович совмещал удивительные противоречия в своем характере. Ученый-историк, человек большого ума и независимой мысли, он в обращении с людьми иногда принимал чрезмерно шутливый тон, страдал излишней разговорчивостью и мог даже проболтаться о том, о чем следовало молчать».

Из цитированного отрывка, помимо стремления доказать непричастность великого князя к заговору, можно также уловить явственно адресованный Николаю Михайловичу упрек в том, что он, в отличие от самого Юсупова и Дмитрия Павловича, «пустой болтун» — такой же, как и прочие представители старшего поколения дома Романовых, отказавшиеся солидарными действиями поддержать смелое начинание юных санитаров монархического леса.

Связанный «обетом молчания» и напоминая человека с заткнутым ртом, напряженно пытающегося сказать что-то жизненно для него важное, Юсупов настойчиво старается донести до читателя мысль о том, что ответственность за Февральскую революцию и все, что за ней последовало, лежит не на тех, кто убил Распутина и тем самым открыл сезон «революционной охоты» на династию, а на тех, кто мог, но у кого не хватило духу осуществить принудительную санацию монархии.

Дряблость великокняжеской фронды обнаружилась еще на подготовительной фазе, когда выявилась невозможность организации «большого антираспутинского заговора», то есть такого, который согласились бы лично поддержать наиболее авторитетные члены императорской фамилии, а не один лишь «высокий статный красавец»362 Дмитрий Павлович.

«Я решил, — пишет Юсупов, — обратиться к некоторым влиятельным лицам и рассказать им все, что я знал о Распутине.

Однако впечатление, которое я вынес из разговора с ними, было глубоко безотрадное.

Сколько раз прежде я слышал от них самые резкие отзывы о Распутине, в котором они видели причину всего зла, всех наших неудач и говорили, что, не будь его, можно было бы еще спасти положение.

Но когда я поставил вопрос о том, что пора от слов перейти к делу, мне отвечали, что роль Распутина в Царском Селе значительно преувеличена пустыми слухами.