Александр Коцюбинский - Распутин. Жизнь. Смерть. Тайна

Вот какие люди? Как же на них положиться. И добро бы они выдали Маму, желая, как они говорят, «спасти отечество», а то за то, што заплатили. У, блядуны проклятые!

И из кого выбрать лучшаго? Покрепче который? Был еще один человечек, окромя Вити, што мог бы правдивое слово сказать, — так скаженный и еще бунтарь… такой в правители не годится. Яго тоже пришлось к черту!

И вот, как погляжу я, — только нас двое у Мамы таких, што сердцем ей верны: Аннушка и я. Дак какие же мы правители. Нами эти подлецы правят, а мы Мамой… А Мама — Рассеей!

И гибнет, гибнет Рассея!

Вот и сейчас должен я передать Маме, штобы написала Папе насчет Константинополю. А што я в этом деле понимать могу.

Еще ты и я в гузле, а они шкуру делят. Одначе Бадьма говорит, што от таких слов могут быть у нас большие неприятности. Што это надо сделать по-иному. Так и велел Аннушке сказать, штоб яму Мама написала, што тут обо всем думают. Што он должен это Константинопольское дело так повести, штобы и английские, и французские правители уже знали, што это секретные разговоры, а што ежели што сказано, то и выполнить надо: што будет того требовать потом вся Рассея. А не то штобы разговорами прохлаждаться49.

А то языками мотают, как гнилушки в окно кидают… А еще велел написать Папе, штобы он и насчет Польши погодил, чего уж дарить не свое! Уже отличился Боров, как, будучи за Главнаго на войне, понаобещал Польше такого, што курицы золоты яйца понесут, а у самаго-то Польшу из-под самаго носа — тю-тю!50

Чужим куском не накормишь!

Еще надо, штобы она Ему написала про этого греческаго дурака, чего-то он напоганил, а теперь сидит в Павловском и воняет. Там и без него проклятое гнездо, откуль всяка пакость. А тут еще этот с протухшими яйцами!51

Мои сии записки, пока я живой, ни один живой человек, окромя Мушки, не увидит… Эх, кабы рука моя, как и ея, по бумаге бегала. Каких бы слов не записал. И не те слова, што я царям говорю, они цари мне говорят… и не те слова, што говорят мне наши управители, которые как потаскушки тут кувыркаются… А те, которыя и сказать должен; те слова, от которых их должно в жар кинуть… Вот…

Да — беда моя, што мысля моя, слово мое, а идет через чужи руки. Вот! Вот!

Пока слово скажется, то оно уже в другу краску окрасится… Вот…

А вот како дело было этими днями.

Пришел это Митя. Он парень малоумственный52. По сей части у меня доченька похитрей. А только Митя тот нутром…

Ну вот и говорит он мне-то…

«Вот, — грит, — тятя, како дело. Идет слушок такой, будто немец нас подкупом взять хатит. Будто большие на то капиталы пущает в ход?» — «Так, — говорю, — сынок, а дале?»

«А дале, — грит, — еще говорят, будто чрез тебя сей подкуп идет?» — «Так… ну и еще чего?»

«А боле, — грит, — ничего, дак это меня калупает, што иной раз в зубы бы дал тем, што говорят… а иной раз и думаю, а што, ежели сему правда есть?..»

Сказал это он, а сам затрясся. Видать, нутро ответа ждет…

«Вот што, — говорю, — Митрий, — кабы не моя кровь, мог бы и не ответить… за таки слова, знаешь… не гладют…»

«Знаю, — грит, — што ты в силе. Над генералами — генерал…»

Так. Дак слухай: запомни сие, ежели меня не будет, сам вспомни. В своей башке, как в книге, ответ запиши. Помни сие: скоро, ох скоро… буде большой пожар. Огонь все сожрет. Увсе. У всех… грешных и праведных… умных и дураков… Потому такое вышло, што умные с дураками перепутались. Одни — вверх, други — вниз… А внизу-то — боле, много боле внизу. Да и народ низовой лучше. Крепче. В самом соку… И то тому, кто все время — внизу, пожар не страшен, голоду не боится и в огне не сгорит… потому он внизу ко всему обвык… Он от голоду — краснеет, от холоду — злоднеет. Вот…

Будя, — говорю, — дело! И я так чувствую, што ужо ничем его не откинуть… Буде — пожар… а докуль мы еще ходим по земле, то пробуем, может, как-нибудь свою хату отстоим… Понимаешь, я так понимаю… што война — дело лютое. Кровное дело. И в ней — ни правды, ни красы… а посему што хошь делай, а ежели от этого побьют, попаганят… то сие тебе не в убыток, а в пользу. Говоришь, немец нас подкупить хочет… А што ж, кабы знать, што до пожару сие сделать… так дело…

Это ведь генералам да попам надо, штобы война, штобы им поболе крестов и жалованья… а тебе вон земли не прибавят… хату не построят, то-то… А еще скажу я тебе — немец умнее нас. И он-то понимает, што доле воевать никак не можно, а посему самое простое, дело… кончить… А што, говоришь, капиталы большие тратят, дак, какие бы ни были капиталы, они яму дешевле обойдутся, чем така штука, как война… Вот».

«Значит, тятя… как же?» — «Да так. Надо нам войну кончать. Надо кончать. А то ее солдаты на войне, а бабы тут — прикончут. А што наш Папа-то… как козел в огороде уперся: „Хочу победного мира“.

А чем побеждать-то будем?»

Ушел от меня сын, ничего не сказавши, а только ушел врагом…

Как же я могу требовать, штобы чужие поняли, коли кровный нутром не чует… што мне этот немецкий подкуп не для того нужен, што деньги нужны… а по-другому… Разве я, греясь около Мамы, должен искать, откуль деньги взять, разве они сами ко мне не текут в карман? Эх!..

Ушел сын… а попозже, ночью, опять пришел, хмурый. Весь с лица сменился.

«Вот, — говорит, — отец, како дело. Я думал об твоих словах. Вижу, хоча ты и падкий на деньги, но оне к тебе легко идут. И тебе незачем их из такого поганого места брать!» — «Так! Так!» — обрадовался. Хоча вижу, хмурость с лица не сходит.

«Так вот. Значит, не из-за денег. Только…»

Тут он такое мне слово сказал, што совсем меня шарабахнул по голове, а сказал он такое, што ежели этот самый пожар, о котором я яму толковал, и не от войны вспыхнет, а от меня самаго… то есть не то штоб от меня, а против меня. Што, мол, всем я, как кость в глотке… што супротив меня весь народ… Што, ежели я тому пожару причина?.. Тут-то… мне туго пришлось… И понял я, што, ежели он поверит в такое, от его руки свою смерть приму… Вот…

Такая в нем лютая тоска… горе. Так горько ему… И тут вот сказал я ему: «Помни и понимай, сие понять надо, што николи, никогда, ни в каки века один человек не мог быть причиной такого пожару. Што уже давно где-то угольки тлеют… А што либо я, либо другой… Будь то царь Государь али такой вояка, который все берет… либо такой вот, как я… што нам ничего не сделать… Мы, может, только своим дыхом этот уголек раздуем…» — и ящо сказал я Мите, што я — не враг народу… Не ворог тот, который хочет войне — конец…

Ушел парень растревоженный… Вот.

1 Боханов А. Н. Распутин. Анатомия мифа. М.: АСТ-ПРЕСС, 2000. С. 36.

2 Там же. С. 220.

3 Там же. С. 192.

4 Там же. С. 214.

5 Там же. С. 382.

6 Эткинд А. Хлыст. Секты, литература и революция. М.: Новое литературное обозрение, 1998. С. 585–586.