Катрин Шанель - Величие и печаль мадемуазель Коко

— Верно. И это тоже придумал я.

Его слова были бы смешны, если бы в них уже не заключалась насмешка над всем на свете, и в первую очередь — над самим собой.

— Вы знаете хозяйку дома? Хотите, я вас представлю?

— Это излишне. — Я услышала свой голос как бы со стороны. В зале было душновато. — Она моя тетя.

— О, — мужчина кивнул. — Да. Я так и думал.

Глядя в его непроницаемое и насмешливое лицо, я поняла, что Шанель уже говорила ему обо мне и что наши истинные отношения друг к другу не остались для него тайной. Она сказала ему? Нет. Она не скажет никогда, ни за что, потому что даже в глубине души не считает себя моей матерью. Он догадался сам.

— Вы уже познакомились?

Шанель стояла перед нами, слегка покачиваясь на высоких каблуках. Она нанесла больше румян, чем обычно. Ее белое кружевное платье было закрыто до самого горла, рукава доходили до кончиков пальцев. В этом одеянии она выглядела куда более соблазнительной и юной, чем большинство дам с оголенными руками и плечами.

— Вы уже познакомились? Поль Ириб. Художник, писатель, стилист… Ох, мне трудно перечислить все отрасли, в которых вы достигли совершенства. А это моя племянница, Катрин Боннёр, врач-психиатр.

Голос матери звенел. Я предположила, что она, может быть, переборщила с шампанским, которое разносили официанты.

— Я думал, мадемуазель еще школьница, — сказал Ириб, целуя мне руку. Ощущая прикосновение его губ — не сухое и не мокрое, а ровно такое, как и следует, я вдруг поняла, почему он знает . Потому что он вообще знает о женщинах все, именно эту отрасль Шанель стоило бы назвать в числе первых. — Потому и разговаривал с вами таким невыносимо наставительным тоном. Буду ли я прощен? В наказание можете поставить мне диагноз.

Мать засмеялась высоким захлебывающимся смехом, и я вдруг поняла, что она не пьяна.

Она влюблена.

Ее новой любовью стал Поль Ириб, чей отец носил баскскую фамилию Ирибарнегарай. Когда-то он учился на архитектурных курсах в Академии художеств; стал самым молодым архитектором Всемирной выставки 1900 года; издавал газету «Свидетель» и сам рисовал для нее язвительные карикатуры. У него писали Жан Кокто, Марсель Дюшан, Саша Гитри, Гийом Аполлинер. Он разбирался в людях.

Он практиковался не только в карикатуре — Поль Пуаре, извечный противник Шанель, предложил ему работу. Альбом, который увидел свет, альбом, который назывался «Платья Поля Пуаре глазами Поля Ириба», был предназначен для дам высшего света и королев европейских государств. Да, это уже была карьера! А ведь Пуаре еще заплатил ему за логотип, стилизованную розу со своим именем.

Щедрого гонорара хватило ненадолго. Ириб ощутил вкус роскоши. Теперь ему нужны были деньги, много денег. Он сочиняет слоганы, которые тогда называли девизами, придумывает флаконы парфюмерным фирмам и делает эскизы украшений. Выдумывает хрустальную бижутерию для Дома Лалик, ткани-брошки для лионских шелкоткацких мастерских, продвигает новые материалы вроде эбенового дерева из индонезийского Макасара, изучает возможности применения акульей кожи…

Судьба делает две подряд попытки познакомить его с Шанель: он ухаживает, а потом и женится на актрисе Жанне Дири, для которой Шанель шила шляпы и платья; потом открывает свой бутик на улице Фобур. В белой витрине, сверкающей тысячей кристаллов, он выставляет барочную мебель, безделушки оригинального стиля, а также немало предметов современного декоративного искусства — то, что уже называлось словом «дизайн». Когда начинается война, его не берут в армию из-за диабета, и он принимается выпускать агитационную газету. У этого человека внутри вечный двигатель: отчего-то вдруг Ириб решает пересечь Атлантику. Оказавшись на той стороне океана, Ириб первым делом разводится с актрисой, а потом женится на богатой наследнице, настоящей американской красавице Мейбл Хоган. Парочка поселяется в Голливуде, где Ириб находит работу консультанта. Он делает декорации к фильмам, пытается и сам снимать кино, сочиняет сценарии и изменяет Мейбл направо и налево. Вскоре Голливуд опротивеет ему, и он вернется в милую Францию, где снова начнет сочинять рекламу маркам «Пежо», «Ситроен», ювелирному дому Мобуссена, фабрикантам различных марок шампанского и крупным судоходным компаниям… Он неутомим и плодовит. Он берет Париж с боя.

И тут Кокто знакомит его с моей матерью.

Вероятно, — я так полагаю, — Ириб решил, что вот он — его главный приз, последний бриллиант в его короне победителя. Женщина, овеянная мировой славой, чье состояние исчисляется миллионами, а красота освящена романом с членами королевских семей. Последнее, вероятно, имело в его глазах большой вес, как и все выскочки, Поль Ириб трепетал перед аристократией. Он любил аристократию даже больше, чем деньги. Жаль только, что ни одной невесте из этих кругов, даже дурнушке, не позволили бы выйти за него. Что ж, придется довольствоваться деньгами.

Чем он привлек мою мать? Может быть, она просто чувствовала себя одинокой и несчастной? В конце концов, двое последних ее любовников удалились из ее жизни с поспешностью, напоминавшей бегство. Или ее привлекло глубокое сходство их натур, ведь они оба были художниками и захватчиками, в них обоих странным образом сочетались трудолюбие и авантюризм, жадность к роскоши и легкомысленное отношение к деньгам? Как бы то ни было, но вот они, стоят посреди гостиной — он в черном фраке, она в белом платье, словно новобрачные перед алтарем. Их взаимное притяжение не заметит только слепой. Мне даже неловко стало смотреть на них, словно я наблюдала за актом физической любви. Они отдавались друг другу взглядами.

Я отвернулась и увидела Мисю, Мисию Серт. Она тоже смотрела на Шанель и Ириба, и лицо у нее было растерянное. Я поняла, что мы чувствуем одно и то же, и любезно приветствовала польку. Она посмотрела на меня недоверчиво, привыкшая к моему холодному обращению, потом прошептала, глядя на витрину с какой-то диадемой:

— Он погубит ее, можете мне поверить, Катрина. Он уже расправился с двумя женами, выдоил из них по капле все состояние, приторговывал телом первой жены, актрисы. Положим, она и без него успешно освоила это ремесло… Еще в двадцать лет он был альфонсом, жил с пожилой и богатой дамой… А как ловко Поль вытягивал из меня деньги? «Мися, душенька, заложи свое ожерелье, нам не хватает на ужин с шампанским! Я выкуплю его завтра же, как только получу гонорар»! Как вы думаете, выкупил ли он хоть одну драгоценность? Нет!

— Мне кажется, нужно обладать очень хорошим аппетитом, чтобы разорить Габриэль, — утешила я Мисю.

— Несомненно, — согласилась она, и вдруг я поняла, что Мися, жалкая, вульгарная Мися, до сих пор преданная своему коротышке мужу, который оставил ее ради молодой натурщицы, тоже влюблена в Ириба. И если она и испытывает досаду, то вовсе не из-за убывающего состояния моей матери, а потому что ей, Мисе, нечем платить Полю Ирибу за любовь.