Катрин Шанель - Величие и печаль мадемуазель Коко

Я вовремя поселилась в «Легком дыхании», вовремя завела себе собаку и другую, отличную от материнской, жизнь. Ей больше не было до меня дела. Ни до кого. Рискну сказать, что она полюбила Ириба так, как не любила никого, даже Боя. Во времена романа с Боем она была еще молода и не умела ценить чувства, но теперь… Она безумствовала.

Ириб опасался афишировать их связь до своего развода, и тогда Шанель купила замок, даже два замка: один неподалеку от Монфора, другой у городка Листе, поместье Мениль с нешуточным участком — около четырехсот гектаров! Рвы, заполненные водой, красные и белые башенки, рощи и поля, погреба со старинными винами… Этот замок мог выдержать многодневную осаду целой армии. Определенно, Шанель пока не приходилось закладывать жемчуга, чтобы купить Полю шампанского, но это была уже серьезная трата.

Однако он платил ей сторицей, и не только на ложе любви. Ириб взялся представлять ее интерес в Обществе производителей духов. Шанель считает, что эти ловкие братья-евреи обкрадывают ее? Он сумеет с ними разобраться.

— Он разъярился, как лев, — делилась со мной подробностями Шанель.

«Еще бы!» — думала я. Ирибу, должно быть, невыносима мысль, что все денежки, которые уходили в карманы братьев Вертхаммеров, могли бы попасть в его бездонный карман.

Чтобы выказать ему благодарность и найти для него дело, которым он был бы увлечен настолько, чтобы не хватило времени и сил на других женщин, Шанель возродила для него газету «Свидетель». Разве у нее не хватило б денег для того, чтобы купить целое издательство? В знак благодарности Ириб придал ее черты аллегорическому персонажу своих рисунков, прекрасной Марианне, олицетворяющей Францию. Шанель говорила об этом сдержанно, но я чувствовала, что она растрогана и польщена.

Любовники вели кочевую жизнь, быть может, это было желание Ириба, в чьих жилах, говорили, текла кровь баскских цыган. Из замка они переезжали в поместье, из поместья — в отель «Ритц». Весточки от матери приходили из самых неожиданных мест, и я не знала бы, где ее застать, если бы она мне понадобилась. Впрочем, зачем она может мне понадобиться? У меня служба в клинике, работа над статьей, прогулки с Плаксой, который вырос и стал прекрасным храбрым псом, преданным мне до последней жилочки… А когда я понадоблюсь ей — она позовет меня сама…

Все же она дала мне знать, что отделывает для себя приемную над бутиком на улице Камбон.

— Ириб сам хочет декорировать ее для меня. Так мило…

У нее был голос размякшей, одуревшей от любви женщины. Конечно, Ириб не тратился на отделку. Он только рисовал эскизы и фонтанировал идеями, не стесняясь в деньгах.

А квартира и в самом деле оказалась роскошно отделанной… Глядя на работу Ириба, я вдруг поняла, что матери всегда не хватало смелости. Или она была излишне осторожна. А он не боялся обвинений в дурном вкусе — был выше этого. И тут тоже в нем сказывалась цыганская кровь, он любил броское, яркое, обожал золото и различные диковинки.

Шанель бы никогда не поместила в прихожую деревянные статуи венецианских мавров, никогда не наводнила бы квартиру скульптурными изображениями животных: хрустальная лягушка, которая, по китайским поверьям, приносит счастье, медный верблюд, две деревянные оседланные лошади, большие фигурки оленя и лани из патинированной бронзы, да ко всему пасущиеся повсюду львы. Знак зодиака Шанель — Лев. Прелестная эклектика: египетские маски, православные иконы, греческие статуи, смешение стилей и эпох. В столовой камин обрамляют позолоченные кариатиды, стол эпохи Людовика XIII может вместить двадцать гостей.

Мать не любила садиться за стол одна. Для нее трапеза была удачным способом побеседовать, а не временем набивать живот. Что неудивительно, если вспомнить, как мало она ела…

— Прошу тебя, приезжай к обеду, когда у тебя будет свободный день. Мы так редко видимся…

Меня поразили эти ее слова. Значит, она не все на свете забыла в своей любви к Ирибу? Может быть, настоящее чувство, пробудившееся в ней, дало толчок и другим чувствам — материнству, например? Она принимала меня так ласково, интересовалась моими делами — в кои-то веки! И однажды сказала, когда гости разошлись:

— Катрина… Я, может быть, выйду замуж.

— Я рада, — сказала я.

— Правда? Мне казалось, ты сердишься… или ревнуешь…

Ну что я могла ей ответить? Я сердилась и ревновала ее ко всему на свете, к мужчинам и женщинам, к ножницам, которые она держала в руке, к картинам, на которые она мимолетно смотрела. Но мне нужно было только немного внимания, только капельку любви. Теперь я получила это. И хотя я знала, что ее любовь ко мне — только отраженный свет ее любви к Ирибу, я все равно была благодарна. И ей, и ему.

Теперь она хотела видеть меня чаще, как будто для ее счастья нужен был свидетель. С Мисей она не виделась. Я знала, что Мися ревнует и не желает этого брака. Я не могла не радоваться тому, что полька устранилась наконец из нашей жизни. Мама часто приезжала за мной, мы ездили в театр, посещали концерты, покупали вместе всякие вещички. Мы вели себя, как мать и дочь. Идиллию не нарушали даже отъезды Шанель в «Ла Паузу». С любовью выстроенный когда-то ею уголок наконец пригодился. Виллу телефонировали, и она звонила мне, словно и правда скучала и хотела слышать мой голос. Ей хотелось знать мое мнение по разным вопросам, и она приглашала меня на празднества, куда в другое время ей бы и в голову не пришло меня позвать.

— Не хочешь ли ты сходить на бал «Великий век»? У меня есть для тебя костюм.

— Тебе надо продемонстрировать модель? Тогда лучше позвать манекенщицу. Не думаю, что смогу подать твою модель в выгодном свете.

— Глупышка, — не обижалась Шанель. — Мне просто хочется, чтобы ты поехала на бал и повеселилась там.

И я ехала, бешено кружилась в вальсе, торжественно приседала в менуэте и спасалась под утро бегством от маркиза в напудренном парике, который непременно хотел поцеловать меня.

И вдруг все рухнуло. Утром двадцать первого сентября Ириб умер от инфаркта на руках у Шанель, на ее глазах.

Она не плакала. Она почернела от горя и молчала. Страшно было смотреть на эту статую воплощенной скорби. Я приехала так быстро, как смогла, но не увидела ни одной пролитой ею слезы. Быть может, их и не было вовсе.

Мать опиралась на мою руку, когда мы шли за гробом, и я хочу верить, что это послужило ей утешением. Нам обеим. Я думала — почему судьба так наказывает ее? Почему она раз за разом теряет своих любимых? И почему то же самое происходит со мной? В чем мы провинились? Какой урок нам хочет дать Бог? Или это просто совпадение? Нет, не может быть.

— Что теперь? — спросила я у нее, когда мы вернулись в опустевший дом. Прислуга вся куда-то попряталась. Даже оливы в роще, казалось, старались не шуметь листвой.