Джеми Доран - Гагарин. Человек и легенда

Сгустились сумерки, и двух пилотов пригласили укрыться в землянках, но они предпочли провести ночь, свернувшись рядом с По-2: им следовало охранять самолет. Они очень старались выполнять свой долг, но летчики устали, да к тому же замерзли, а потому вскоре заснули. Когда же рано утром они проснулись, то увидели, что на них во все глаза смотрит Юрий. Днем пилоты решили, что поврежденный Як больше охранять незачем, поэтому они подожгли его, а потом с трудом пробрались по полю к По-2: раненый опирался на плечо товарища. Они без особых проблем подняли «кукурузник» в небо и улетели, пока пораженный Юрий глядел на все это, а из обломков другого самолета клубами поднимался дым.

И теперь летная форма Льва Беспалова просто завораживала мальчика. Форму учитель получил по праву — как стрелок и радист Военно-воздушных сил Красной армии. Юрий восхищенно смотрел на него, слушал и учился.

По воспоминаниям Елены Александровны, Юра был хорошим учеником — озорным, но честным. «Как все дети в его возрасте, он иногда шалил, но когда мы спрашивали ребят: „Кто это сделал?“ — Юра, если был виноват, всегда отвечал: „Это я, я больше не буду“. И он был очень живой и непоседливый. Надо сказать, что при этом он был очень достойный и ответственный мальчик. Когда мы узнали о его полете в космос, сразу вспомнили его замечательную улыбку. Она у него осталась на всю жизнь. Та самая, еще мальчишеская». Учительница вспоминала, как на несколько дней посадила Юру впереди, чтобы в классе наблюдать за ним, ведь он был не из тех мальчишек, которых можно надолго оставлять без присмотра. Даже под носом у учительницы ухитрялся проказничать. «Вместо парт столики, а перед ними на двух чурбаках доска-скамейка. Мальчишки иногда выдирали гвозди, которыми доска держалась на чурбаках, и вдруг посреди урока — бух на пол! Тут уж не обходилось без Юры Гагарина» [2] Голованов Я. Наш Гагарин. М.: Прогресс, 1979. С. 39. . Но Елена Александровна не могла на него долго сердиться. Она вспоминает крошечную девочку по имени Анна, которую всегда отодвигали куда-то в сторону, когда остальные ребята начинали резвиться и скакать. Юра стал ее защищать, он провожал Анну домой и нес ее ранец.

Только вот с музыкой получилась незадача. Он участвовал во всех видах самодеятельности. Инструменты для оркестра школе подарил колхоз. Юра играл на трубе. Он всегда гордо вышагивал впереди. Как вспоминает Зоя, семейству Гагариных приходилось терпеть его упражнения, и особого удовольствия оно не получало. Он приносил свою трубу домой и начинал заниматься. Наконец отцу надоело. Как-то весной, в солнечный день, отец отправил его на улицу, сказав, что у него уже голова болит от этого шума. Так что Юра начал заниматься на улице. У Гагариных была корова, и она стала мычать. Получился просто какой-то бесплатный концерт. Все хохотали как сумасшедшие.

Зоя с любовью вспоминает младшего брата. Он был такой неугомонный, рассказывает она, всегда был вожаком в играх, застрельщиком и никому не хотел подчиняться.

Из школьных предметов Юрий больше всего любил математику и физику, а кроме того, с азартом занимался в кружке авиамоделирования, к большому смущению Елены Александровны. Как-то раз они запустили модель из окна, и она свалилась на прохожего. Тот разозлился и пришел в школу жаловаться. Все притихли, но тут Юра встал и извинился. Видимо, уже тогда в нем возникло страстное желание летать.

Валентин вспоминает, как его младший брат еще в шесть лет приставал к нему и к отцу, требуя, чтобы они сооружали ему маленькие планеры или деревянные игрушки с винтом, приводимые в действие резинкой. Юрочка упорно канючил: «Я буду героем, буду на самолете летать!» Самолеты в небе над Клушином появлялись очень редко — во всяком случае до начала войны. Случайные промельки воздушных аппаратов наверняка производили на мальчика огромное впечатление.

В шестнадцать лет Юрий уже стремился уйти из дома и зарабатывать на жизнь самостоятельно. Он видел, как тяжело живется родителям, и стремился как можно скорее получить профессию, чтобы не сидеть у них на шее, рассказывает Зоя. Сама она не хотела его отпускать, но он заявил, что хочет продолжать учиться, и мать тоже хотела, чтобы он учился. Юрий рвался поступить в Ленинградский институт физкультуры. Он был в хорошей физической форме, при небольшом росте — подвижный и с неплохой координацией движений. Он считал, что мог бы стать гимнастом или еще каким-то спортсменом. Валентин вспоминает, как отец возражал против такого плана. Он говорил, что это не работа. Может, это и тяжело физически, только занятие-то глупое. Но Беспалов, учитель физики, настаивал, чтобы родители отпустили Юру. Старший Гагарин надеялся, что когда-нибудь его три сына будут плотничать вместе с ним…

Однако в ленинградских вузах мест не оказалось. Самым подходящим из доступных вариантов стал Люберецкий завод сельскохозяйственных машин, при котором имелось ремесленное училище. Здесь Юрий мог освоить достойную профессию — литейщика. Родственники с отцовской стороны поспособствовали Юре с собеседованиями, рекомендациями, обустройством. В 1950 году его приняли учеником, и он поселился в Москве у дяди Савелия Ивановича, согласившегося на время приютить племянника.

В Люберцах Юрий Алексеевич Гагарин получил свою первую взрослую форму — фуражку литейщика с эмблемой профсоюза, мешковатую гимнастерку из жесткой, как картон, саржи с чересчур длинными рукавами, темные штаны, такие же мешковатые, и широкий кожаный ремень с большой латунной пряжкой. Посмотрев на себя в зеркало, он решил, что такой потешный наряд необходимо запечатлеть. Юра потратил последние оставшиеся рубли на то, чтобы сфотографироваться и отослать снимок домой.

Бригадиром Гагарина в Люберцах был Владимир Горинштейн, угрюмый грузный человек с висячими усами, бугристыми мышцами и язвительным языком, обжигающим не хуже расплавленной стали, с которой он так любил работать. «Привыкайте обращаться с огнем, — наставлял он съежившихся от страха учеников. — Огонь силен, вода сильнее огня, земля сильнее воды, но человек сильнее всего!»4 Представьте себе этого гиганта с физиономией моржа, скользящего по преисподней сталелитейного завода и при этом изрыгающего на кучку безбородых юнцов, только что из колхоза, словесную мешанину, состоящую из крестьянской романтики и сталинской пропаганды… «Мы его побаивались», — вспоминал Гагарин в интервью 1961 года.

Его первое задание: вставить стержни в крышки только что собранных металлических опок. «Морж» приблизился, чтобы посмотреть его работу. Стуча кулаками по лбу и яростно бранясь, он показал, что Гагарин допустил кое-какие небольшие ошибки. В частности, вставил стержни не тем концом. «На другой день дело пошло лучше», — вспоминал Гагарин. Как он сам признавался, это для него характерно: он не умел схватывать новое с первого раза. Ему требовалось серьезно трудиться над заданием, снова и снова оттачивая навыки. Много лет спустя бригадир Горинштейн говорил в кратком интервью: «Юра показался мне поначалу слишком хлипким, тщедушным. А вакансия оставалась единственно в литейную группу, где дым, пыль, огонь, тяжести… Вроде бы ему не по силам… Мне сейчас трудно припомнить, почему я пренебрег всеми этими отрицательными моментами и что заставило все-таки принять Гагарина. Наверно, та целеустремленность, которой он отличался всю последующую жизнь… Но был ли он особенным? Нет. Просто работящим, живым, обаятельным»5.