Владимир Осин - Дворцовые интриги и политические авантюры. Записки Марии Клейнмихель

Вид этой 83-летней старухи, черты лица которой сохранили следы былой красоты, ее гордая осанка, плавные движения, весь ее вид и занимательная беседа с ней перенесли меня в давно прошедшее время моей молодости.

И если я ей, быть может, показалась невнимательной и рассеянной, то это лишь оттого, что я мысленно переживала славное прошлое, как ярким лучом на мгновение озарившее темное царствование последних Бурбонов в Сицилии [133].

Пятнадцать лет тому назад, во время моего пребывания в Неаполе, совершила я нечто вроде паломничества, съездив в автомобиле в Гаету.

Владелец гостиницы, где я остановилась, рассказывал мне, что его отец принимал участие в защите Гаеты от пьемонтских войск. Гаета — маленький городок с 15 000 жителей — находится в десяти километрах от Капуи и в пятнадцати от Неаполя.

В Гаете по приказу Марка Антония был убит Цицерон. Там показывают туристам руины под названием Торе д'Орланде и гробницу Цицерона.

В столовой висел большой портрет восемнадцатилетней королевы в белой накидке и калабрийской шляпе. Я еще в Минске, будучи ребенком, любовалась этим портретом, копии с которого проникли в отдаленнейшие углы России. Королева была сестрой австрийской императрицы, а также графини Трани, несчастной герцогини Алонсонской и принцессы фон Турн унд Таксис. Она принесла с собой свежую струю воздуха баварских гор в удушливую атмосферу неаполитанского двора, где были в порядке вещей деспотизм и ханжество и где все опиралось на полицию и на грабеж.

Молодая баварская принцесса оказалась весьма зоркой королевой. Она сделала попытку уговорить своего супруга дать народу требуемые им реформы, но эта попытка встретила враждебное отношение со стороны священника короля Франца III, патера Борелли. «Какая каналья этот патер Борелли! — восклицал, потрясая кулаком, хозяин нашей гостиницы. — Сколько зла принес он нашей родине. Если бы не он, несомненно, были бы мы в союзе с «Regalantuomo»». Ввиду того что отец его принимал участие в защите Гаеты, он стал мне рассказывать некоторые подробности. Как оказывается, туринский кабинет действительно сделал такое предложение. То, чего Франц III не хотел отдать добровольно, было у него отнято силой совершенно так, как когда-то у Людовика XVI и затем у Николая II, у которых силой было взято то, что они должны были бы отдать добровольно. Но король Неаполитанский слишком долго колебался, и его запоздалые уступки требованиям народа уже не были в силах удержать победоносного шествия Гарибальди.

Если королеве Марии-Софии не удалось спасти трон своего супруга, то она все-таки сумела пасть величаво и с блеском, и пятимесячная осада Гаеты, начавшаяся и кончившаяся тринадцатого числа, останется навсегда блестящей страницей в военной истории всех народов. Если генерал Боско был главой этой геройской защиты, то королева была ее душой. День и ночь она бывала в траншеях, ободряла офицеров и солдат, разделяла с ними их лишения, опасности, ухаживала за ранеными, помогала хоронить убитых.

Учителя истории до революции в России говорили своим ученикам, что георгиевские кавалеры должны были гордиться, имея в своем числе неаполитанскую королеву.

«Tack sa Mycket!» С этими словами покинула я шведский пароход, привезший меня из большевистского ада в гавань Стокгольма, где я, наконец, вздохнула полной грудью.

«Tack sa Mycket!» были слова, произнесенные мной, когда я покидала эту гостеприимную страну. Прежде всего вспоминаю я при этом шведского посла в Петербурге генерала Брандстрема, моего старого, верного, спасшего мне жизнь друга.

«Tack sa Mycket!» — слова, которые я хотела бы сказать каждому шведу. В каждом шведе вижу я друга и спасителя моего.

Когда мне было восемь лет, я получила рождественский подарок — несколько книг; среди них были и исторические рассказы, начинавшиеся рассказом о Густаве Вазе, этом борце за независимость Швеции. Эта книга возбудила у меня впервые интерес к Швеции.

Некоторое время спустя, когда я прочла жизнеописание Марии-Антуанетты, я восторгалась графом Ферзеном, этим молчаливым, преданным обожателем несчастной королевы. Когда я в Петербурге встречала среди гвардейских офицеров молодых финнов шведского происхождения, я часто думала найти среди этих белокурых, молчаливых офицеров нового Ферзена или Густава Вазу. Значительно позже увлекалась я историческими повестями Вернера фон Гейденштама [135].

За несколько лет до войны познакомилась я с другим Гейденштамом, отцом моего друга Карла фон Гейденштама, бывшим долгое время секретарем шведского посольства в Петербурге; я говорю об известном, талантливом писателе, которым написаны на французском языке сочинения: «Конец одной династии» и «Королева София Ульрика». Обе книги удостоились премии Французской академии наук и считаются по их захватывающему содержанию и красоте стиля одними из лучших исторических сочинений.

Недавно фон Гейденштам выпустил в свет найденную им в секретных документах переписку Марии-Антуанетты с Ферзеном [136].

Окна моей комнаты в Гранд-Отеле в Стокгольме выходили на большую площадь. На этой площади, как говорят, был убит граф Ферзен. Со дня смерти французской королевы никогда улыбка не озаряла его лица. Убит он был при следующих обстоятельствах: он собирался отправиться на похороны датского принца, наследника шведского престола. Холодный и высокомерный, с обер-церемониймейстерским жезлом в руке, в пудреном парике, с орденом Св. Серафима сидел он в раззолоченной карете, когда толпа набросилась на его карету, извлекла его оттуда и тут же на площади жесточайшим образом убила. Его политические враги, желая его погубить, распространили о нем слух, что он отравил наследника. Возле теперешнего Гранд-Отеля находился старый дворец графини Пипер, сестры графа Ферзена. Теперь этот дворец обращен в матросский клуб.

Шведов называют северными парижанами, и действительно, знать и высшие сановники этой страны в XVIII веке сильно увлекались всем французским. Их литература, искусство, привычки, воспитание находились под сильным влиянием Версаля. Оригинальным является тот факт, что это французское влияние должно быть приписано главным образом королеве Луизе Ульрике, сестре Фридриха Великого [137]. Она приказала выстроить свой дворец Дротнисгольм в стиле Людовика XV и ввела при дворе французский язык и французские моды. Вся шведская молодежь того времени ездила в Париж. Молодые шведские аристократы служили там в шведском королевском полку, молодые художники, скульпторы, архитекторы работали в парижских художественных мастерских.

Я уже упоминала о Розлине, написавшем много портретов членов семьи Романовых. Его ставят рядом с Ван Лоо и Натие. Назову также знаменитого художника Густава Лундберга, писавшего пастелью, выдающегося мастера, бывшего профессора Стокгольмской академии художеств; затем Таравала и скульптора Бухардона.