Захар Прилепин - Подельник эпохи: Леонид Леонов

Никто не застрахован от подобной нелепой хулы.

Для сравнения приведем другой случившийся той же осенью 1941-го казус.

Леонов, как мы помним, оставался в Переделкине весьма долго; в то, что немцы могут взять Москву, он, по-видимому, не очень верил и панике не поддавался — это подтверждается и тем фактом, что, навестив семью в Чистополе, в октябре он опять поехал в столицу, до которой добрался бы, когда ее немцы разве что в бинокль еще не разглядывали.

Так вот, однажды жена Леонова, встречая в Чистополе пароход с новоприбывшими литераторами, поинтересовалась у писателя Константина Паустовского: «Как там Лёня, ничего не знаете о его судьбе?»

На что Паустовский ответил: «Я с Леоновым лично не знаком, но, кажется, он сошел с ума».

Мир, как мы видим, полнится слухами, и зачастую слухами просто чудовищными.

Вот в интерпретации Евтушенко Леонов огромную бочку меда на ковры променял, но вполне мог бы на некоей неблаговидной почве с ума сойти в июне 1941-го, отчего бы и нет. И Евгений Александрович всё это описал бы с чувством. Ему ж, допустим, сам Паустовский это рассказал: как же такой сюжетец упустить…

Кстати, в воспоминаниях Александра Гладкова «Встречи с Пастернаком» также упоминается некий литератор, который постоянно скупал мед на местном рынке, но из контекста понятно, что это вовсе не Леонов (он упоминается в предыдущей фразе по другому поводу). Другой литератор, пишет далее Гладков, «чтобы не зависеть от привоза на рынок мяса, купил сразу целого быка». Кроме того, по рынку ходил поэт Асеев «скупая за бесценок разные вещи». Ох, не попались они Евтушенко на перо.

В завершение этого малоприятного разговора добавим еще пару слов. Надо понимать, что в отличие от 1941 года — в 1960-м, когда писалось стихотворение, Леонов уже пребывал в несоизмеримо ином статусе. Наряду с Михаилом Шолоховым он стал главным государственным писателем, депутатом Верховного Совета СССР, фактически «литературным генералом». И уже по этой простой причине всегда могли найтись некие не столь удачливые коллеги, готовые любой, самый дурной, слух о Леонове вдохновенно приукрасить. Мы же знаем, что так бывает. Вернее сказать: так и случилось.

Финальная на сей момент «встреча» Евгения Евтушенко с Леонидом Леоновым произошла еще в одном стихотворении поэта. В свое время в романе «Русский лес» Леонов описал убитого солдата с помощью всего одной, но необычайно сильной детали: по глазнице мертвого, по зрачку, ползет муравей. После этого уже не надо писать, что человек убит, и так всё ясно.

Об этом тихом, но жутком образе смерти потом часто говорили исследователи Леонова и почитатели его, способные оценить меткость слова.

В конце 1980-х годов в продаже появился новый стихотворный сборник Евтушенко, где муравей Леонова легко был перенесен поэтом Евгением Александровичем в личную поэтическую лабораторию; правда, полз он теперь по лицу мертвого «афганца».

Какое-то особенное время наступило тогда в Чистополе: одновременно там будет создано несколько литературных шедевров. Михаил Исаковский напишет великое стихотворение «Враги сожгли родную хату», Борис Пастернак начнет «Доктора Живаго», а Леонид Леонов сделает пьесу, которая принесет ему не только полноценное признание в родной стране, но и всплеск настоящей мировой славы. Мы говорим о «Нашествии».

Отчасти прототипами главного героя пьесы, врача Ивана Тихоновича Таланова, послужили два чистопольских медика, хорошо знакомых Леонову, — Самуил Зиновьевич Самойлов и Дмитрий Дмитриевич Авдеев.

У Авдеева, красивого, седого, в пышных усах и с неизменной трубкой старика, Леонов часто бывал и дома, и на работе — Дмитрий Дмитриевич разрешал. На приемах тихонько сидел в уголке, вслушивался во врачебную — весьма богатую и любопытную — речь.

Дом врача Авдеева стал местом постоянного сбора писательского кружка, к которому принадлежал Леонов.

У Пастернака даже есть такие строки: «И в дни авдеевских салонов,/ Где лучшие среди живых/ Читали Федин и Леонов,/ Тренёв, Асеев, Петровых». (Имеется в виду поэтесса Мария Сергеевна Петровых.)

Зинаида Пастернак вспоминала, что в гостях у Авдеева «читали стихи, спорили, говорили о литературе, об искусстве», ну и заодно «подкармливались пирогами и овощами, которыми гостеприимно угощали хозяева».

Однако первый импульс к написанию пьесы возник в доме врача Самойлова — именно там Леонов увидел огромный портрет худенького большелобого мальчика в матроске — сына врача.

Тогда Леонов как-то вдруг и болезненно задумался: «А что за судьба ждет этого мальчика? Что с ним может произойти? Какие трагедии обрушатся на него?»

Дорога леоновских размышлений оказалась чуть ли не предсказуемой. Нервотрепки с «Метелью» ему показалось мало, и он снова начинает внятно выводить привычную мелодию. Сын врача Ивана Таланова в «Нашествии» — Федор Таланов в день войны возвращается… из тюрьмы. В доме отца он и видит свой портрет, где изображен ребенком.

Леонов, наверное, семь раз подумал и все-таки «посадил» младшего Таланова не по уголовной, а по политической статье, аккурат в 1938 году.

Забегая вперед, скажем, что едва Леонов привез свою работу в Москву, на него замахали руками: какие, к чертям, репрессии, убирайте это немедленно, иначе забудьте о пьесе. Пришлось все на ходу менять. В итоге Таланов попал в тюрьму за выстрел из ревности.

Однако в самом поведении младшего Таланова просматривается никак ни взбалмошный ревнивец (этот мотив, кстати, в пьесе почти не проявляется — чувствуется, что он надуманный), но — сильный, интеллигентный, настрадавшийся, честолюбивый человек.

Семья встречает его неприветливо: хотя внешне причин никаких для этого нет. Ну, выстрелил из ревности, но не убил же никого.

Нет, все смотрят на младшего Таланова как на отмеченного страшной печатью. Так сквозь второй вариант пьесы просматривается первый.

В третьей, уже послевоенной редакции пьесы Леонов несколькими штрихами всё поставит на свои места.

Няня Таланова, Демидьевна, напрямую спросит Федора о причинах заключения: не слово ли неосторожное при плохом товарище произнес он?

Ответ Таланова о жизни в тюрьме тоже будет вполне прозрачным: «Через болото тысячеверстное трассу вели… под самый подбородок, так что буквально по горло занят был».

Но и в первом уже варианте есть все вешки, на которых строится образ младшего Таланова. Он недолюбливает главного советского героя пьесы — предрайисполкома Андрея Колесникова.

В ответ на произнесенное отцом слово «справедливость» Федор в крайнем раздражении отвечает: «А к тебе, к тебе самому справедливы они, которых ты лечил тридцать лет? Это ты первый, еще до знаменитостей, стал делать операции на сердце. Это ты на свои кровные копейки зачинал поликлинику. Это ты стал принадлежностью города, коммунальным инвентарем, как его пожарная труба…»