Дмитрий Горчев - Поиск Предназначения (сборник)

Узнал потом множество ненужных английских слов: брокадилаз, андерайтинг, деривативз, фьючерз.

А потом однажды солнечным осенним днём, уволившись навсегда из другой уже конторы, прайс, кажется, вотерхаус она называлась, выкинул в мусорный бак ошейник и с облегчением забыл про всё то, что эти слова могли бы означать.

Когда-то очень давно, году в девяносто первом что ли, когда ещё половина вас не умела толком разговаривать и правильно пользоваться туалетной бумагой, дали мне несусветную какую-то сумму денег: тысячу долларов или около того. Можно было конечно употребить эту сумму на что-нибудь тоскливое, например заплатить за электричество за последние пять лет или купить себе зимние ботинки (тем более что была как раз зима). Но скажите: какая радость может быть человеку от зимних ботинок, кроме того, что они на натуральном меху? Никакой.

В общем, я решил сделать что-нибудь смелое и сильное и зашёл в единственный в нашем городе компьютерный магазин. Год, я ещё раз напоминаю, был девяносто первый, и никакого компьютера я до той поры в глаза не видел и вообще смутно представлял себе, что он мог бы делать.

У продажной стойки стоял молодой человек неопределённой наружности (это сейчас достаточно сказать «менеджер торгового зала», и все уже понимают, о ком идёт речь).

«Есть ли у вас компьютеры?» – спросил я его решительно. «Да! – обрадовался молодой человек. В глазах его загорелся нездоровый огонь. – А вам какой бы хотелось: эй-ти или экс-ти? Тут вот только что подвезли икс-восемьдесят шестые белой сборки». «А вот это, – сказал я тупо, – чего вы сейчас сказали: эй-ти, экс-ти – они вообще чем друг от друга отличаются?»

Огонь в глазах молодого человека медленно угас: «Да ничем особенно не отличаются – серенькие, беленькие. Да посмотрите там сами в торговом зале – может быть что-нибудь приглянётся». Тут молодой человек с сомнением посмотрел на мои старые зимние ботинки.

В общем, не купил я тогда себе компьютера, и в принца персии сыграл только год спустя.

Как-то однажды путешествовал я с одним английским, а точнее было бы сказать, британским банкиром по разным захолустным городам внутреннего Казахстана.

Нынешнему цивилизованному человеку даже и не нужно ничего про эти города знать: все они одинаковы и невыносимо тоскливы. Степь, пыль, серые пятиэтажки, центральная площадь с бывшим горкомом партии. Гостиница с телевизором «Рубин» и влажными простынями.

Банкир был джентльменом выпуска начала прошлого века, то есть абсолютно безупречным. Доктор Ватсон в исполнении артиста Соломина рядом с ним смотрелся бы весьма неубедительно. Кажется, у банкира даже были серебряные часы в жилетном кармане. Представлял он Всемирный Банк Развития по линии льготных кредитов, а я был при нём переводчиком.

Встречали нас, понятное дело, везде на самую широкую ногу, но банкир кушал обычно скромный салатик и выпивал минеральной воды без газа, после чего вежливо откланивался.

Где-нибудь ближе к вечеру, впрочем, мы с ним заказывали за свой счёт в гостиничной столовой по триста виски и беседовали о том, о сём. Как-то мы с ним подружились, да оно и понятно – с кем ему ещё было поговорить в городе Джезказгане?

Он был действительно могучий старик. Рассказу его о том, как он однажды в сорок шестом году вёз двести тысяч долларов зарплаты для британских легионеров в набитом изнутри и облепленном снаружи индийском поезде или снимал дворец раджи где-то во внутренней Индии за один фунт стерлингов в сутки, мог бы позавидовать сам Редьярд Киплинг.

Однажды за ужином британец рассказал мне секрет.

«С центральной площади Лхасы, – сообщил он, аккуратно расчленяя ножом то, что в гостиничном ресторане называлось бифштексом, – каждую пятницу ровно в шесть часов утра отходит жёлтый автобус. Запомни хорошо: жёлтый. Он берёт пассажиров, их всегда очень мало, и уезжает. И никогда не возвращается».

«Ну? – спросил я тупо. – А куда идёт-то?»

«В Шамбалу», – невозмутимо ответил британец, умудрившись наконец отпилить от бифштекса кусок.

«А почему не возвращается?» – ещё тупее спросил я.

«Потому что из Шамбалы никто не возвращается, – терпеливо объяснил британец. – Потому что незачем».

«То есть автобус каждый раз новый?»

«Мммм, – он отрицательно потряс головой, наконец прожевал, проглотил. – Один и тот же. Он вообще один всего автобус. Ездит только туда. И никогда не возвращается. Потом снова едет туда и опять не возвращается. Понимаешь?»

Да, и вот как раз в Джезказгане британский банкир однажды допустил большую промашку, в результате которой мы с ним угодили на традиционный казахский обед.

Обед был роскошен и немыслимо традиционен. Я сам, родившись и прожив в Казахстане тридцать лет, на такой обед попал впервые, ибо раньше не приглашали.

Казахи, кстати сказать, народ вполне продвинутый – многие из них закончили Оксфорд, а некоторые даже и Кембридж, но это был не тот случай. На первое нам подали варёный курдючный жир. Курдюк – это то, что у овцы вместо хвоста. Я, улыбаясь и параллельно исполняя переводческие функции, проглотил кусок, надеясь этим отделаться, но мне тут же навалили добавки. Я содрогнулся, но, впрочем, тут же порадовался, что не я тут самый почётный гость, ибо самому почётному гостю принесли голову барана с продолбленным черепом из которого надлежало есть ложкой мозги.

Я бросил переводить и стал с интересом наблюдать за британцем. И о! Он это сделал! Он попросил принести ему гранёный стакан, налил туда водки до краёв, произнёс цветистый тост за хозяина, его маму, папу, детей, внуков, племянников и, наконец, за хозяйку, крякнул, выдул одним духом и съел эти самые мозги. Все, до самого основания черепа.

«Ну как?» – спросил я его, когда мы уже ехали в машине в аэропорт.

«Ужасно, – честно ответил банкир. Потом подумал и сказал задумчиво (тут уж я, простите, употреблю английский, потому по-русски как ни крути, а всё получается коряво): – You know. You always play their game. Unless it сonfliсts with yours» [1] .

Он был, видимо, последним расистом в Объединённом Королевстве, который полагал, что люди – они, всё же, разные.

Я тогда жил в Алма-Ате в квартире на седьмом этаже, а старушка – на пятом. Она была бывшая учительница. У меня самого половина родственников учителя, и знакомые у них у всех учителя, так что всё моё детство прошло среди учителей. И тёща моя бывшая – учительница, и сам я работал учителем в школе, где каждый день наблюдал семьдесят носительниц знаний на разных стадиях непростого цикла женской жизни. Педагогика – это такое занятие, которое накладывает на человека такой нестираемый отпечаток, что его заметно даже с десяти метров в сумерках. Это вообще такое свойство у всех сильных профессий: врачей, депутатов, менеджеров среднего звена и так далее. Главным качеством учителей, в частности, является укрупнение испытываемых эмоций – чтобы всем было видно, даже с последних парт. В этом они похожи на оперных артистов.