Андрей Кручинин - Адмирал Колчак. Жизнь, подвиг, память

Мы помним о том, что генерал был одним из тех, кто в первые недели революции рассматривал вопрос вооруженного противодействия охватывавшей страну смуте; помним и об «офицерской организации» Крымова. Отметим также, что в эти месяцы Крымов приходит к «полному отрицанию возможности достигнуть благоприятных результатов путем сговора с Керенским и его единомышленниками»: «В их искренность и в возможность их “обращения” он совершенно не верил». Позже Деникин сравнит его с мечом, который «хотел разить, утратив веру в целебность напрасных словопрений и исходя из взгляда, что страна подходит к роковому пределу и что поэтому приемлемо всякое, самое рискованное средство…»

Почему на все это стоит обратить внимание? Оговорившись, что даже принадлежность есаула Семенова к крымовской «организации» или «военному центру» остается предположительной, а указаний на какой-либо интерес генерала к личности Колчака нет никаких, нельзя в то же время не отметить: позиция (и даже эмоции!) Крымова весьма напоминает позицию Александра Васильевича после севастопольского краха его надежд и трудов. «В Петрограде, – рассказывает Смирнов, – возник ряд патриотических организаций, которые подготовлялись к подавлению большевистских организаций силой оружия и к устранению из состава правительства “друзей большевиков”. Эти организации пригласили Колчака объединить их деятельность и стать во главе движения. Колчак согласился. Началась работа в этом направлении. Колчак решил остаться в России…»

Впрочем, серьезности тех сил и средств, которые мог сосредоточить в своих руках опальный адмирал, отнюдь не следует преувеличивать. Если Крымов собирался опереться на подчиненные ему войска, то Александр Васильевич был по сути дела лишен непосредственных контактов даже с моряками, а «организации», выдвигавшие его на первые роли, похоже, были в действительности лишь группами энтузиастов, вряд ли способными реализовать свои намерения. «… Я не избег общей участи и состоял в рядах “тайной” офицерской организации, коим в те дни в Петербурге имя было легион», – напишет впоследствии один из участников Белого движения даже о весне 1918 года, когда уже была создана и активно действовала ВЧК; и его слова, так же как и его ирония, еще в большей степени приложимы к безалаберному лету 1917-го.

Рассказ об одной из таких «организаций», якобы связанных с адмиралом Колчаком, исходит от довольно анекдотической личности – П.Р.Бермондта, на пике своей политической карьеры (осенью 1919 года) именовавшего себя «полковником князем Аваловым», а впоследствии «принявшего» от своих же подчиненных и генеральский чин. В мемуарах Бермондт описывает свое знакомство с Александром Васильевичем, правда, безбожно путаясь в датах и даже месяцах: «Я с удовольствием узнал… что Его Превосходительство, получив известия о моей деятельности (сущность которой нигде не раскрывается. – А.К.), выразил желание поговорить со мною и предложить работать вместе». Последующее изложение несколько удивляет повышенным вниманием к деталям в сочетании с бессодержательностью, когда пытаешься понять смысл беседы:

«Придя на квартиру адмирала, я в первой же комнате был встречен им самим, и на мне испытующе остановилась пара больших, спокойных, не моргающих и проницательных карих глаз. Я никогда не забуду этого взгляда, проникающего в глубину души и заставляющего невольно чувствовать важность настоящего момента. Адмирал сел в кресло около письменного стола и посадил меня [на]против, после чего сейчас же приступил к разговору.

Лейтенант Попандопуло встретил меня в столовой, и там мы все вместе еще пили чай, после чего я простился, причем адмирал поцеловал и перекрестил меня».

Воспоминания Бермондта были опубликованы восемь лет спустя, когда подробный рассказ, в чем все-таки заключалась его совместная с Колчаком работа, не мог бы уже повредить ни тому, ни другому. Поэтому неясно, почему мемуарист не захотел или не смог сообщить на этот счет ничего более внятного, и позволительно заподозрить, что простым представлением Бермондта адмиралу все дело в действительности и закончилось. Сочетание как будто искреннего монархизма и патриотизма с не менее органичными фанфаронством и легковесностью вообще делает мемуары Бермондта источником довольно сомнительным; но и другой рассказ, определенно указывающий на существование в Петрограде «колчаковской ориентации», также невольно оставляет ощущение какой-то недостаточной серьезности происходившего.

Полтора десятилетия спустя генерал Г.И.Клерже вспоминал, как однажды летом 1917 года на полуконспиративном заседании одного из петроградских кружков он неожиданно для себя услышал, «что, мол, созревшее движение, в условиях современной ответственной обстановки в России, возглавить должен никто иной, как уже известный на всю Россию герой Рижского залива Адмирал А.В.Колчак». Заявление показалось Клерже странным: «о Генерале Л.Г.Корнилове, имя которого было в то время на устах у всей России, в этом заседании, к крайнему удивлению, ничего ни разу не было сказано… Выходило так, как будто все движение до сего времени исходило только от имени Адмирала Колчака и под его непосредственным контролем и руководством». Более того, рассказ мемуариста создает впечатление, что и для самого Александра Васильевича, уже принявшего решение об отъезде заграницу, такие восхваления и такая роль были неожиданными и нежелательными, и он лишь «просил членов заседания поддерживать с ним самую тесную связь и, в случае успешного завершения движения, телеграфировать ему для того, чтобы он смог немедленно вернуться обратно в Россию».

По сути дела, рассказ Клерже, быть может нечувствительно для него самого, рисует Колчака в довольно неприглядном виде – «свадебным адмиралом», который предпочитает остаться в стороне, дабы возглавить «движение» только в случае его победы и не раньше. В свете приведенного выше свидетельства Смирнова, однако, такая точка зрения кажется все-таки несправедливой, тем более что серьезность самой «организации» или кружка могла показаться Александру Васильевичу сомнительной.

В то же время, принимая приглашение посетить заседание, Колчак должен был в какой-то мере разделять «программу» или взгляды членов кружка; и тем интереснее свидетельство назначенного Временным Правительством начальника столичной военно-окружной контрразведки, социалиста-революционера и приват-доцента Н.Д.Миронова, согласно которому «организация» Клерже и его единомышленников имела монархический характер, то есть, по меньшей мере, в политическом спектре должна была находиться «правее» армейского командования и созданного при Ставке Союза офицеров Армии и Флота, которые все еще занимали лояльную позицию по отношению к центральной государственной власти. В сопоставлении с этим приобретает дополнительный интерес общение Александра Васильевича с генералом В.И.Гурко, отстраненным от командования после протеста против «декларации прав солдата». Несмотря на репутацию «друга Гучкова», Гурко сочувственно относился к отрекшемуся Императору и за написанное в таком тоне частное письмо Государю был 21 июля по распоряжению Временного Правительства арестован и заключен в Петропавловскую крепость. Как раз накануне состоялось его знакомство с Колчаком, и вполне правдоподобным выглядит предположение современного историка, что именно эта встреча стала «последней каплей, переполнившей чашу терпения присяжного поверенного (Керенского. – А.К.)»: вряд ли случайно как раз 21 июля адмирал получил срочную телеграмму, призванную в очередной раз продемонстрировать суровость и решительность министра-председателя. «Предлагаю Вам, – говорилось в ней, – с чинами вверенной Вам миссии в кратчайший срок отбыть к месту назначения – САСШ [41] В то время в России было принято называть США «Северо-Американскими Соединенными Штатами». , донеся предварительно о причинах столь долгой задержки отъезда».