Андрей Кручинин - Адмирал Колчак. Жизнь, подвиг, память

Получил ли Алексеев какой-нибудь ответ от своего эмиссара? По крайней мере, в «приказе по Центрам» («Центрами Добровольческой Армии» назывались ее тайные представительства, действовавшие на советской территории и в оккупированной немцами «Украинской Державе»), отданном 23 октября, начальником Сибирского Центра был назван генерал В.Е.Флуг, с распространением его полномочий на Западную Сибирь, а Саратовского – полковник Лебедев, в сферу деятельности которого должны были войти «Саратовская и Самарская губ[ернии]». Таким образом, вплоть до осени 1918 года командование Добровольческой Армии ни о какой «миссии в Сибирь» полковника Лебедева не имело представления, – а он, между тем, уже находился за Волгой…

Когда и почему он принял решение туда направиться, мы не знаем, как не знаем, дошли ли до него полномочия, выданные Алексеевым на работу в Саратове. Приказ Деникина о формальном зачислении в Добровольческую Армию «согласно отметок нижепоименованных лиц, служивших в Центрах» (заготовлен в декабре 1918-го, отдан 15 февраля 1919 года), уже называет в составе Сибирского Центра как генерала Флуга, так и полковника Лебедева, причем последнего – с 14 июля. К тому времени на Юге уже имели какие-то известия от Лебедева и при подготовке приказа могли опираться на них; однако полковник, как мы вскоре увидим, оказался склонным к мистификациям, и не исключено, что и приведенная в приказе дата имеет под собою мало реальных оснований. Первым известным нам документом, написанным Лебедевым на Востоке России, является его письмо к полковнику А.Г.Шапрону-дю-Ларрэ, близкому помощнику Алексеева, его личному адъютанту и доверенному лицу, из Уфы (письмо помечено «31 Сентября 1918 г. н[ового] ст[иля]», что, конечно, ошибка, и правильной датой следует считать 1 октября по новому стилю):

«Податель этого письма генерал-маиор Гришин-Алмазов [ – ] бывший Военный Министр Сибири и Командующий Сибирской Армией. Он один из самых видных деятелей Сибири, работавших по освобождению ее от большевиков. Ныне он смещен по проискам эс-эров, которых душил.

Он мой друг, и я прошу тебя оказать ему все внимание, содействие и доверие, которое оказал бы ты мне».

Возникает вопрос, когда Лебедев успел так близко познакомиться и даже подружиться с Гришиным-Алмазовым? По всем расчетам, на знакомство и доверительное общение с Гришиным у Лебедева остается чуть больше трех недель, и возможно, что процитированная характеристика является следствием душевных свойств Лебедева, скрытых от большинства и отмеченных впоследствии, насколько известно, лишь И.И.Сукиным, управляющим министерством иностранных дел омского кабинета: «… Лебедев в личных отношениях с друзьями был мягок и впечатлителен. Несмотря на его внешнее упрямство, на него можно было влиять».

В сентябре полковник потерпел новое фиаско – на Уфимском Государственном Совещании: комиссия «по установлению полномочий» доложила Совещанию список ходатайств о предоставлении права «участия и голоса» из двадцати пяти пунктов, в котором двадцать пятым (!) значился «представитель добровольческой армии генерала Алексеева». Подавляющее большинство ходатайств, в том числе и это, было отвергнуто, что наверняка возмутило Лебедева, а с учетом таких его качеств, как «упрямство» и «односторонность, являвшаяся, впрочем, естественным спутником твердости и непримиримости его убеждений», быть может, и озлобило. Как бы то ни было, в ноябре 1918 года он начинает приходить к заключению о необходимости самых решительных действий. Однако какое место занимает в его планах адмирал Колчак?

Допустимо предположить, что в поле зрения Лебедева Александр Васильевич попал довольно давно. Еще 30 июля Вологодскому сообщили, будто «Гришин-Алмазов и другие военные ведут с Колчаком переговоры», приглашая его с Дальнего Востока в Сибирь для «избрания диктатором», и даже если слух отражал не подлинные события, а только «виды» Гришина на адмирала, – вполне вероятно, что во время наиболее откровенных бесед с Лебедевым в сентябре сибирский генерал мог рассказать ему об этом. С другой стороны, согласно воспоминаниям Гайды, приезжавший в его штаб Лебедев, заведя разговор о диктатуре и перебирая кандидатов, назвал Колчака последним (вслед за Ивановым-Риновым, Болдыревым, Хорватом, Семеновым идр.). Правда, остается открытым вопрос, насколько в данном случае можно верить свидетельству Гайды, который якобы выразил одобрение лишь кандидатуре Колчака, поскольку «Болдырев для таких целей слишком слаб, а все другие, по его мнению, – монархисты»: Лебедеву, придерживавшемуся весьма консервативных взглядов, казалось бы, должен был импонировать именно монархизм предполагаемого диктатора.

Точную дату знакомства Колчака и Лебедева установить трудно. Из рассказа Александра Васильевича можно сделать заключение, что оно состоялось еще до вступления адмирала в состав кабинета министров, когда его интересовали сведения, которыми полковник мог обладать как «официальный представитель южной добровольческой армии, посланный в Сибирь для связей и информации». Как мы уже знаем, таковым Лебедев в действительности не являлся, но это не помешало ему решительно заявить от лица Добровольческой Армии «о Директории, что доверия ни к ней, ни к Болдыреву в этой армии нет». Очевидно, в душу Колчака было брошено еще одно зерно сомнения…

Впрочем, подлинное значение полковника Лебедева и характер вынашиваемых им планов так и остаются неясными, и прав С.П.Мельгунов, отмечавший: «По-видимому, Лебедев играл первенствующую роль в психологической подготовке сознания “необходимости новой власти” – и особенно в военных кругах. Но от нас ускользает его участие в организационной части заговора».

Один из первых авторов, попытавшихся нарисовать широкую картину событий на основе сопоставления различных свидетельств, показаний и намеков, Мельгунов вообще приходит к выводу, который может показаться парадоксальным: «Всеобщий заговор перестает быть “заговором” в узком смысле этого слова. “18 ноября” все ждали, но переворот не мог быть сговором, в сущности, довольно враждебных между собой групп…» Но что же произошло 18 ноября 1918 года?

Накануне к Колчаку, вернувшемуся с фронта в Омск, согласно его рассказу «являлось много офицеров, в том числе казачьих, и заявляли… что должна быть создана единая власть», причем теперь эту власть уже предлагали именно ему. «Я отвечал, – вспоминает Александр Васильевич, – что 1) у меня нет армии, 2) мне неизвестно мнение Омского правительства, и 3) я состою на службе в правительстве Директории». Несмотря на такой ответ, в ночь на 18-е были арестованы члены Временного Всероссийского Правительства Н.Д.Авксентьев и В.М.Зензинов, а также заместитель Авксентьева А.А.Аргунов и Е.Ф.Роговский. Аресты были организованы полковником Волковым и вообще сильно напоминали произошедшее в сентябре.