Леонид Самутин - Я был власовцем

Таким путем авторитет у немцев Родионов заимел очень большой. Вскоре на такие банкеты зачастило и высокое эсэсовское начальство, в ранге бригаден-фюрера и выше. Родионов принимал их без проявлений подобострастия, почтительно, но достойно. Умел «держать марку».

Уезжало начальство обязательно с большими пакетами – подарками на память о Дружине.

Очень скоро чины фербиндунгсштаба перестали выезжать со штабом Дружины на боевые операции, предоставив Родионову полную свободу действий. В то время эти действия вызывали у меня немало удивления.

Уже за 3–4 дня до намечаемой операции всем становилось известно о том, что Дружина собирается выступать. Не секретом было и то, куда она намеревается двигаться, какой район и местность намечено посетить для разгрома имеющихся там «большевистских банд». Ничего не было удивительного в том, что, прибыв на место назначенной операции, мы находили покинутые партизанские стоянки. Вот деталь.

Дружина движется по лесной, глухой дороге на подводах, мобилизованных у местных крестьян. Обоз растянулся больше чем на километр. Впереди, как и положено, передовое охранение. Остановка в лесу. Вдоль по обозу передается команда: «По красной ракете массированный огонь из всех видов оружия по лесу». Через положенное время ракету пускает сам Родионов. Сплошной грохот стрельбы в течение нескольких минут. Еще 10–15 минут стоянки, снова красная ракета, снова неистовая пальба. Еще через несколько минут возобновляется движение. Через 30–40 минут колонна втягивается на лесную поляну столько что покинутыми землянками, бывало, даже с неостывшими котлами. Еще стрельба во все стороны, поджог землянок и возвращение восвояси. Очередная победная реляция: сотни уничтоженных бандитов, сожженные лагеря, списание боеприпасов, «израсходованных» в боях. По случаю «победы» – очередной банкет.

Отдел пропаганды был организован – нужна была и какая-то деятельность с его стороны. Точилову нравилось выступать с лекциями и докладами, и он охотно взял на себя эту обязанность, мне же поручил организацию клуба. Собственно клуб, при бродячей жизни Дружины, организовать так и не пришлось, но библиотеку я создал. Пригодилась тут и старая любовь к книгам, и умение их находить. Во время походов по деревням и селам я скупал, где удавалось, за хлеб, сахар, мыло и другие подобные предметы у населения книги дореволюционных и советских изданий. С майором Андрусенко, нашим начпродом, старым сувалковцем, Точилов договорился, и тот подбрасывал нам со своего склада некоторое количество продуктов, нужных для подобных закупочных операций. Немецкого цензора надо мной приставлено не было, и я не отсортировывал книги по их содержанию: русские и зарубежные классики стояли вперемежку с советскими писателями. Точилов поворчал немного, но согласился со мной, что наши люди должны читать то, к чему они привыкли, если мы не хотим потерять доверие в их глазах.

Другой моей обязанностью было доставание газет на русском языке, а это представляло в то время немалые трудности. Местные газетенки, печатавшиеся в Смоленске и Могилеве, были настолько беспардонно пронемецкими, лакейски услужливыми, что в них только язык и был русским, больше же – ничего. Нам с Точиловым противно было самим их в руки брать, не только что «воспитывать» на них наших людей. Берлинское «Новое слово» официально не была разрешена для распространения ее среди добровольцев, и приходилось нарушать запрет, доставая ее и давая читать желающим, но и она лучше местных газет была только в отношении культуры языка, литературности – там печатались Тэффи, Шмелев, Бунин и другие эмигрантские знаменитости. Но по направлению она мало чем отличалась от местных газетенок, разве что не было такого откровенного пресмыкательства перед немцами. Лишь с появлением специального издания, предназначенного прямо для нас, – газеты «Доброволец», подписываемой Жиленковым, генерал-лейтенантом, как главным редактором, снабжение печатным периодическим словом стало легче. Эта газета заговорила с нами языком, который нам больше нравился и был при тогдашних наших настроениях нами приемлем. Главной особенностью этой новой газеты было то, что она умела говорить и писать между строк, давать напечатанным словам еще и другой смысл, который мы легко угадывали с нашей привычкой к эзоповому языку, выработанной нами еще дома, на советской родине.

Гиль ловко уводил Дружину от прямых действий в полном составе против крупных партизанских сил. Что это было – «политика» на всякий случай, или нежелание рисковать? Не думаю, чтобы он просто жалел людей – слишком холодный, черствый и расчетливый человек он был, чтобы руководствоваться такими чувствами. Мы с Точиловым быстро поняли эту тактику и, не сговариваясь друг с другом, одобрили ее. И сделали из этого вывод – пропаганду, направленную прямо на разжигание ненависти к партизанам, нам вести не следует – мы и обходили эту тему, благо над нами по-прежнему никого не было.

Однако отдельные подразделения Дружины во время самостоятельных действий вступали в непосредственные боевые контакты с партизанами. Так, помню об очень серьезной схватке нашей офицерской роты, встретившейся с целым партизанским соединением, неправильно оценившей обстановку и напавшей на партизан. Очень скоро рота была оттеснена на деревенское кладбище, окружена и только ценой больших потерь вырвалась из кольца окружения. Там погиб, прикрывая с пулеметом отступавших, один лейтенант, Саша Попов, геолог из Москвы, певун, гитарист, знаток поэзии, с которым у меня только что начала складываться хорошая дружба. Это была какая-то невезучая рота. Всего за три недели до этого злополучного боя один взвод этой роты, ехавший на трех машинах по лесной дороге, нарвался на искусно устроенную партизанскую засаду, был обстрелян на ходу из двух ручных пулеметов и винтовок и понес большие потери убитыми и ранеными. И все-таки нельзя было не видеть, что во многих случаях, действуй партизаны более решительно и умело, они могли бы достигать значительно больших успехов в борьбе со своими противниками, в том числе и с нами. Такая засада, например, была устроена всего одна, тогда как не составляло ничего невозможного делать их чаще. Снимать с постов охрану полотна также можно было сравнительно нетрудно, при наличии решительности, разумеется.

И все-таки партизаны изловчились нанести нам очень чувствительный удар – опять по той же офицерской роте.

После того злополучного боя на кладбище, когда рота еле-еле унесла ноги из партизанского окружения – а могла и не унести, если бы те действовали решительнее, – ее отвели на отдых и на пополнение на охрану моста через Друть на дороге Могилев – Бобруйск. Там ее и доконали партизаны, но не уничтожением, а уводом. Это место, где стояла рота, было отрезано от штаба, и мы с Точиловым там даже ни разу не успели побывать, а за это время – всего-то недели три, не более – партизаны сумели наладить личные контакты, распропагандировали всех, подговорили перебить немцев, охранявших мост, и перейти всем составом к ним. В ночь на 25 ноября это и случилось. И мост взорвали!