Леонид Самутин - Я был власовцем

Удивление вызвала конструкция двойных дверей в номере. Дверь, как шкаф, только дверцы этого шкафа открываются и спереди, и сзади, т. е. в коридор тоже. Между дверцами – приспособление для развешивания одежды. Сахаров предупредил меня, чтобы я обязательно выставил на ночь сапоги за дверь.

– Не упрут? – спросил я.

Сахаров только сердито взглянул в сторону моей серости.

Утром меня разбудил странный, ровный шум, доносившийся с улицы через полуоткрытую фрамугу окна. Подхожу, отдергиваю штору и вижу с высоты третьего этажа: вся улица перед гостиницей запружена сплошным потоком велосипедистов, катящих в одну сторону. Их были тысячи – этих безмолвных всадников, мужчин и женщин, сосредоточенно крутящих педали и катящихся впритык друг к другу. Никогда ничего подобного не видел! Что это? «Демонстрация», – подумалось мне. Потом выяснилось – на работу ехал рабочий, трудовой датский люд. Через час улица обрела обычный вид. Вечером картина повторилась, только толпа велосипедистов катилась в обратном направлении.

Но утром меня ждал еще другой сюрприз, серьезнее. Когда я открыл дверцы этого странного шкафа в дверях, где я с вечера на плечиках и крючках развесил свои вещи, предусмотрительно положив пистолет под подушку, по фронтовой привычке, оказалось, что шкаф пуст! Совершенно, абсолютно пуст! Вот так шутки! Остался без мундира, без шинели, без фуражки и главное – без штанов. Что делать? Не идти же в одних трусах к Сахарову в номер за советом. Да, сапоги! Надо же посмотреть сапоги! Конечно же, их тоже уперли. Ведь спрашивал же Сахарова, не упрут ли? Приоткрываю дверь и осторожно выглядываю в коридор. Сапоги тут, на месте! Хватаю их немедленно и втаскиваю в номер, сгоряча не замечаю даже, что они начищены до зеркального блеска. Однако надо проверить – мои ли сапоги, не подменили ли?

Верчу в руках, разглядываю их со всех сторон, тут только замечаю, что они блестят так, что в них можно глядеться. Размышляю, что бы это значило? Какой-то легкий звук, еле уловимый шорох, чуть слышно щелчок донесся со стороны двери. Прислушался – все тихо. Подошел к двери, распахнул дверцу шкафа – ба-а! Мой костюм и шинель висят на вешалках, брюки отглажены, мундир вычищен! Так вот в чем дело! Вот для чего эта странная конструкция дверей – шкафа! Стало смешно, и на душе полегчало: все цело, ничего не пропало, наоборот, все приведено в порядок.

Ну, Европа!

Через полчаса пришел ко мне Сахаров справиться, как я. Рассказал ему, уж он хохотал…

– Хотел ведь вас предупредить, чтобы вы не развешивали вещи по стульям в номере, а повесили бы в этот шкаф, ночью все вычистят – да забыл. А вы сами догадались – только на одну половину, развесили в шкафу, а вот для чего это делается – не сообразили, – давясь от смеха, говорил он. – Таких сюрпризов вам будет еще довольно здесь, в Дании. Культура человеческих отношений здесь очень высока, гораздо выше, чем в Германии.

Посмеявшись, он повел нас завтракать. Мы давно уже забыли, что можно есть так вкусно, обильно и в такой приятной обстановке за столом с белоснежными, накрахмаленными скатертями, с чудесным пивом, шипящим и пенящимся в высоких тонких стаканах с предупредительными и ловкими кельнерами. Заправлял всем Сахаров – он заказывал, предварительно справившись о наших желаниях, он же расплачивался датскими кронами. Мы еще денег не имели.

Отправляемся осматривать город. Сразу подмечаем особенности оккупационного режима в Дании – немцев почти не видно на улицах Копенгагена. Очень странными кажутся звуки датской речи, слышимой отовсюду. Наблюдаем, как общительны, добродушны и доброжелательны датчане в контактах между собой и как они сразу каменеют, замыкаются, притворяются неслышащими или непонимающими, когда к ним обращаются люди в немецкой форме…

Поразило обилие магазинов и товаров в них, особенно – разнообразие всякого продовольствия и самой разнообразной снеди, включая и деликатесную. Велосипеды стоят прямо на улицах тысячами в специальных металлических барьерчиках – стойках. Много улиц, узких и кривых настолько, что по ним можно двигаться только пешком. Такой оказалась и главная улица города – Вестерброгаде. Со всех сторон лезут и лезут в глаза новые, не известные нам раньше формы чужой жизни. Как интересно!

Вечер проводим в эмигрантской семье, обмениваемся взаимно интересной для обеих сторон информацией, получаем нужные нам сведения для поисков типографии, в которой может иметься русский шрифт. Это сейчас для нас главная задача следующего дня.

С помощью эмигрантов на другой день разыскиваем такую типографию. Договариваемся о покупке у нее русского шрифта, но не находим типографию, соглашающуюся печатать нам бюллетень. Одни боятся террористических выпадов со стороны подпольщиков движения сопротивления, другие прямо не хотят сотрудничать с оккупантами. Дело застопоривается.

После нескольких дней поисков типографии в Копенгагене решаем перебраться поближе к расположению наших частей, где мы еще и не успели побывать. Это на северо-западном побережье Ютландского полуострова, на берегу Северного моря, там немцами возведены солидные береговые укрепления. Тяжелую береговую артиллерию, примитивную с теперешних взглядов радарную установку на самом северном конце – «пальце» – полуострова обслуживают немцы, наши войска составляют пехотные гарнизоны этих укрепленных районов.

Выбираем маленький датский городок Хабро в конце узкого Хаброфиорда, длинного, извилистого, как река, морского залива. Глухая датская провинция. Живем с Сахаровым на частной квартире. Гостеприимные хозяева, этакие датские Пульхерия Ивановна с Афанасием Ивановичем. Питаемся в ближайшем маленьком ресторанчике на положении пансионеров. Хозяин ресторанчика кормит нас, ровно готовит на убой. Не все одинаково легко привыкаем к особенностям датской кухни, стола и рационов. Меня несколько угнетают особенно обильные ужины, да еще и с «возлияниями», до которых оказывается охоч Сахаров. Удивляет дешевизна питания и добродушие провинциалов. После Копенгагена это так заметно.

Объехали батальоны, познакомились с людьми, командирами частей и офицерами. Выступали с первыми речами по поводу нашего положения, отвечали на множество вопросов. Все тяжело переживают вынужденное расставание с Родиной, вопросы в большинстве крутятся вокруг одного и того же: понимать ли нам себя теперь как простых немецких наемников, а не идейных борцов с большевизмом? Что отвечать?

Приходилось нам с Сахаровым выкручиваться, говорить о временной мере перевода на Запад, предлагать посмотреть на это дело с личной, «шкурнической» точки зрения: кому лучше – немцам, оставшимся на Восточном фронте под все нарастающим давлением советских войск, или нам здесь, в спокойной и сытной Дании? Мы здесь, в глубоком тылу, лучше переживем этот период формирования русских сил, лучше выдержим и сохраним свой личный состав, отдохнем, окрепнем, и когда немцы остановят и опять погонят большевиков, мы и вернемся назад уже не в виде отдельных батальонов в составе немецких полков, а целой и большой собственной армией под своим, русским командованием. Так, сознательно, зная, что лжем, давно потеряв уже всякую веру в такие возможности, мы с Сахаровым обманывали наших русских людей, одетых в немецкие солдатские шинели. Такой инструктаж мы дали и нашим пропагандистам, приехавшим вместе с нами для пропагандистской работы в частях. Каждого из них мы прикомандировали к частям, по одному на батальон. Батальонов оказалось семь, трех пропагандистов не хватало. Сахаров послал запрос еще на трех человек.