Виктор Астафьев - Нет мне ответа...Эпистолярный дневник 1952-2001

Его, по душе, не любил никто, и он никого не любил, даже бабу свою, шибко тоже надменную и «много об себе понимающую», звал он её «моя барыня» и сделал он ради неё много и многим когда-то поступился.

Ну, да бог с ним теперь. Все мы не ангелы и все источены, как дерево короедом, нашим грозным и фальшивым временем.

Я пока ещё не работаю и, наверное, летом работать не буду. У нас с середины июня наступило погодье и тепло, но всё как-то душно, тревожно. Видно, отголоски среднерусских смерчей и нас достают с высей. Особенно какой-то грузный, удушливый и тревожный день был вчера. Видно, Господь напоминает о начале неслыханного ещё кровопролития и тайной, в природе сокрытой, духотищей прижимает нас и тревожит сердце, напоминая об этом и упреждая, чтоб 22 июня более не повторялось.

Подействует ли? Сомневаюсь. Уж больно разброд на земле большой и всё большую скорость и силу набирающий. А противостоять бедствиям и, может быть, гибели может уже только разумное, крепко за руки взявшееся сообщество людей, а не стадо испуганных баранов и много веков гоняющих их и рвущих стай волков.

К нам приехали внуки с дочерью. Веселят нас и развлекают. Особенно младшая девица — она и цирк, и театр, и кино, и все развлекательные места и средства заменяет собою. Всё лето мы будем здесь, мне никуда ехать нельзя. Мечтаю лишь в сентябре выбраться на Амур и притоки его, к хорошим людям, а не к пьяницам. Подгони-ка время и деньги на всякий случай к сентябрю. Конечно, ты можешь и в Хабаровске подработать, там журнал и много рукописей всяких, напишешь «обсёр» или чей-то «патрет», но лучше просто так, с фотоаппаратом и удочкой ехать.

Ну, я заканчиваю, рука устала, всего не напишешь. Надо повидаться поговорить неторопливо, а ещё лучше порыбачить. Хорошую рыбалку обещают на Амуре. В восьмом номере «Нового мира» идёт мой рассказ, ежели цензура не зарежет [ «Медвежья кровь». — Сост. ] . Я там тебя абзацем задел, не всё тебе надо мной тешиться словесно и анализу меня подвергать, попался и ты, субчик, на перо или на уду, как хочешь, так и считай.

О Чусовом ничего не пишу. Лучше поговорить. Очень грустная и сладкая тоска о нём в сердце.

Обнимаю. Виктор Петрович

15 июля 1984 г.

(О.К.Селянскому)

Дорогой Олег!

Вот, лишь днями отправлены книги на твоё имя. Послужи ещё сибирской литературе, отвези их в больницу. Дуньки больничные написали мне список, будто ведомость на зарплату — фамилия и инициалы, а имени-отчества своего, видать, и сами уже не помнят.

Не отправили книги раньше оттого, что запурхались. Я лишь в середине июня выбрался из больницы, под честное слово. Потом приехала из Вологды дочь с детьми, собирались в деревню. На моём столе почты и деловой, и праздной, дел обязательных и необязательных скопилась тьма. А делалка моя притупилась, прежней прыти уже нет.

За период лежания в больнице мне подладили лёгкие, но при этом разладили всё остальное, вплоть до сранья, и я иногда по три дня облегчиться не могу — силов нету, то по пять раз за ночь бегаю. Как говорил мой тесть: «Почту гоняю». Юмористы вы, чусовляне! От роду большие юмористы.

Сейчас я уже немного очухался, хотя у нас не было весны и нет лета, сыро, холодно. Ладно, хоть смерчей и ураганов нету. Читал я, вас тоже они достали, и подумал: «Ещё унесёт в пространствие Гринблата с Лебедевой и выбросит, в качестве удобрения, на садовые участки, что тогда делать будет перьмская литература!»

Разок я уже съездил на рыбалку. На водохранилище щука берёт — сколь забросишь, столь и поймаешь. Небольшая, до килограмма, но такая юркая, что спиннинг я об неё поломал. Рыбёшка — смесь карася с карпом — ходит на удочке, как лошадь, но, как и все героические существа, быстро выдыхается, ложится на бок и отворяет хлебало, тут его, голубчика, за зебры и в лодку.

Надоело и это занятие, пошли за харюзом на речку, притоков бывшего Енисея тьма и все с харюзом и ленком. Зашли с устья одной малюсенькой речки, я поймал пять харюзов, два хороших, и двенадцать клещей, товарищ мой поймал четырёх харюзов и пятнадцать клещей, после чего охота ходить в тайгу у нас пропала. В прошлом году у нас тоже было плохое лето, и клеш продержался в заглушье до сентября. Нонче он, думаю, вступит в соц. соревнование с прошлогодним клещом и выдюжит до февраля, а там, глядишь, круглогодично начнёт действовать и разить советских тружеников и бродяг. изгоняя их из испохабленной природы, которая начинает огрызаться смертью. Очень много нонче смертельных случаев от энцефалита и прочих, зачастую неизвестных никому болезней печени, крови, мозга. Война, самим же человеком развязанная, так и не прекращалась, а кто был нам вроде бы и безобидным другом, переходит в наступление — и горе тому, кто вступает в ссору с природой, его породившей. Недаром же начались конфликты между детьми и родителями, ох недаром! Бесчувственные родители, не наученные никого почитать и любить, вымётывают икру, из которой вылупляются существа под названием акселераты, ни стыда у них, ни совести, ни памяти, ни любви, от всего свободны, кроме похоти и желания поиграть да напиться.

Я ещё не работаю и вот позволяю себе поболтать в письме. Получил два письма от Коли Вагнера, спасибо и привет ему, одно от чусовлянина и тоже юмориста М. Голубкова. Он сулился мне послать отрывок из повести для журнала «Охота» — напомни ему об этом, ибо написать я соберусь не скоро. Надо гору писем со стола пустить в стол, а там и клубника в лесу поспеет, смородина чёрная — надо съездить.

В сентябре двину на Амур, в гости к ихтиологам, в октябре — в Японию, в гости к хитренькому узкоглазенькому издателю, за мир бороться будем с ним совместно, и тут уже кто кого!..

Обнимаю тебя. Не хворай! Всем поклоны. В первую голову домашним. Твой Виктор

1 ноября 1984 г.

(В.Я.Курбатову)

Дорогой Валентин

Ну, всё тебе об нас известно, окромя того, что в октябре, в начале, развалили в овсянской избе печку, глины привезли, изготовились к атаке... Утром встаю, до конька снегу и свету белого не видать. Ну, я же у каких полководцев воевал? Самых лучших, самых умных, самых честных и храбрых! В атаку и всё, хоть тут камни с неба вались! И пошли в атаку, и неделю с печкой провозились, и пока долезли до крыши, сделалось минус 15. Тут я отступать начал и бёг аж до Ставрополя, не оглядываясь, оставив избу без шубы.

В Ставрополе и Пятигорске было ещё тепло, много цветов. Мероприятие было хорошо организовано. Из-за овсянского лихопогодья я отказался ехать на Домбай, где было холодно, и остался «внизу» и повёз бригаду аж из пяти творческих умов и куда думаешь? В Александровский район, где родился и жил известный всем лауреат Нобелевской премии [ Александр Исаевич Солженицын. — Сост. ] и где его поминают либо в шутку, либо с грустной улыбкой, качая головой, со злом никто при мне не поминал.