Виктор Астафьев - Нет мне ответа...Эпистолярный дневник 1952-2001

И вот явившись из Крыма, поджала губы, насупила обиженное лико с носиком своим — не то сердится, что не встретил, не то знает что-то про меня предосудительное — это давняя её метода делать меня виноватым. А я по слабости характера (а больше из принципа: от говна подальше — здоровью легче) и вспомню вины свои: то выпил, то сказал не то, то пообщался не с теми и не так... Но выпивать я не могу уже давно, людей она от дому отпугнула высокомерием своим, а где и хамством. Из-за непогоды работал все последние дни, как колхозная лошадь. Один только раз съездил на рыбалку. Детей и внуков не обижал, терпел, а они, милые, ох как бойки и разбалованы, только и слышишь вопли за стеной. Вот я и не стал заискивать перед женой, хвалить её за находчивость, что бросила Крым и осчастливила нас ранним появлением, и, коли она не разговаривает со мной, я тоже позволил себе подобную ответную акцию — забрали детей, манатки, уехали в город. Я полсуток проспал, умиротворённый тишиной, и взялся работать. Сделал роман, аж на 6 листов, и вот завершил вчера третий, основной на него заход [речь о романе «Печальный детектив». — Сост. ] . Будет ещё работа, и немалая, но уж не главная. Роман этот я вынул из заброшенной рукописи, вещь странная, самому мне непонятная, зачем и что я написал — сам не знаю, кто его будет читать — вовсе не ведаю.

В «Новом мире» набрали два новых рассказа, безобидненьких в сравнении с романом, но так их «отредактировали», что я вынужден был просить второй рассказ снять — одна от него шкурка осталась. Они мне в ответ упрёк: как, мол, так, мы всё согласовали с Вами, мы хорошие, а хитрые ж все, бляди, стали, спасу нет! Звонили без конца, согласовывая обороты, слова, даже слово «капалуха», и меня умилило: во работают с автором. А от текста осталось – хер, да и тот с соломинку толщиной...

Но всё равно к зиме думаю составить сборник на 20 листов. Написалась даже новая глава в «Последний поклон», и глава, на мой взгляд, совсем недурная. Самое радостное для меня то, что после такого большого перерыва я без труда попал в тональность книги и в «образ», будто не прекращал работу, наверное, внутренне она и шла, и будет идти до конца дней моих, коих, видимо, осталось не так уж много. Вот я и заставляю себя работать даже во время приступов. Конечно же, физическое состояние сказывается на тексте, но и опыт уже есть, пусть тяжкий, горький, а всё же во многом уже помогавший, но и мешающий тоже.

Серёжа Задереев, дела которого не без моей помощи потихоньку налаживаются, с моего согласия включил тебя в молодёжный семинар, который будет в Красноярске осенью. Я просил его, и он выполнил мою просьбу включить тебя в число руководителей семинара. Работа, конечно, неблагодарная, но это даст тебе возможность за казённый счёт приехать в сибирские дали, пообщаться со мной и ребятами, прочесть мои рукописи в неотредактированном виде, и поговорить надо о многом, в том числе об Алёше Прасолове. Предлагают в "Современнике" написать предисловие к его избранному, а я им ответил, если в паре с Курбатовым — пожалуйста, а одному мне обстоятельное, путное предисловие к такому сложному и глубокому поэту не освоить.

В августе, в конце, если буду здоров, съезжу в Монголию. Пришло приглашение от посла ФРГ, туда, если тоже буду здоров, собираюсь поздней осенью. Может, вырвусь на рыбалку, но холод ночами осенний, звёзды ясные невозмутимо пялятся, не стыдясь, на землю, заросшую бурьяном от сырости и гнили, в лес не сунешься — клеща больше, чем комаров, стало.

Вот 12 июля (самый жаркий месяц в Сибири) сижу в тельняшке, обут в валенки — светопреставление-то, оказывается, и так может простенько начинаться.

Поклоны жене и Севе. Большой, наверное, уже парень? С гробовозовским поклоном! Виктор Петрович

Р. S. А у нас, у гробовозов-то, всё сложно! Вино в Овсянке совсем не продают. Тихо и боязно, собаки круглосуточно бухают, не понимают ситуации.

18 июля 1985 г.

Овсянка

(Г.К.Сапронову)

Дорогой Геннадий!

Простите меня, если можете! Я взял Ваше письмо вместе с кучей писем в деревню, чтобы оттуда написать Вам ответ. Но... Опять это «но»! Куда-то задевался конверт от письма, газеты у меня с собой не было, я со дня на день собирался в город, но вдруг из-за непогоды начал работать. Потом я собрался в Иркутск и подумал: чего мне писать ответ, увижу человека и всё обскажу, а от писанины, особо от писем, меня и так уж воротит.

Но... опять но! Взял и заболел не совсем привычной болезнью — обострение пневмонии от сыри и холода, а пока выбивал из себя пневмонию лекарствами, довёл до приступа печень. И вот теперь недолеченная пневмония гложет, нудит печень, усталость после непогоды и работы адская. Наступила наконец погода, так, может, отдохну и долечусь.

Вы уже в «Комсомолке» или нет? [Тогда решался вопрос о моём переходе на работу собкором. — Сост.] Если в «Комсомолке», то прошу Вас ничего туда не делать. Вы сделали превосходный материал в иркутской газете (это не только моё мнение), и, я думаю, этого вполне достаточно.

Из остатков материала остатки и получаются — это раз. Второе — видимо, так мало порядочных людей в литературе, что нас с Валентином [Распу тиным. — Сост. ] , даже полупорядочных людей, затаскали по газетным страницам, как девок по общежитским постелям. Третье — «Комсомолка» никогда не решится дать материал на том уровне храбрости, на коем Вы как редактор позволили себе это сделать в областной газете. В этом меня ещё раз убедила шустренькая статейка о романе Ю. Бондарева «Игра» на страницах «КП», сего странного издания, которое всё ещё ратует за продолжение подловато-ремесленной книжонки, состряпанной Караваевой и Колосовым по снятым матрицам Николая Островского, мудака, в моём нонешнем понимание весьма и весьма изрядного, наделавшего много вреда всем нам.

Пишу на газету, так и не найдя конверта. Надеюсь, не затеряется.

9 октября 1985 г.

(Ф.Р.Штильмарку)

Дорогой Феликс!

И телеграмму, и письмо получил [сообщение о смерти отца Феликса, писатели Роберта Александровича Штил ь марка. — Сост.] . Я потерял своего непутёвого отца шесть лет назад, и передо мной открылась та же пустота, и свободен путь вперёд сделался. А ведь отец у нас был нам не родителем, больше производителем, но родителей, как и вождей, не выбирают. Все дороги. Всех жалко. По всем сердце болит и болеть никогда не перестанет, с той лишь разницей, что о непутёвых родителях он болит вдвойне.

Я думаю, Феликс, что тебе, как очеркисту, надобно вступать в Союз писателей, а не в какой-то профсоюз московских литераторов — прозаиков. Для этого тебе надо проделать кропотливую работу — подобрать всё тобой написанное и обратиться к близким твоему сердцу писателям. Одну рекомендацию мою, считай, ты уже имеешь, вторую попроси у Юры Черниченко — это очень порядочный и умный человек, а принимают очеркистов в Союз чуть снисходительнее, чем остальных. Их мало, оттого что работа их нехлебная и вызывает много неудовольствия своей обнажённой документальностью. Краснобайство, пустословие и ложь криводушная оплачиваются лучше, чем горькая правда.