Виктор Астафьев - Нет мне ответа...Эпистолярный дневник 1952-2001

Даром своим надо уметь распоряжаться. И на первых порах я Вам помогу, а там уж как бог велит. Из этих стихов, что у меня, я сделаю несколько подборок — для альманаха «Енисей» (плохо в альманахе с поэзией) и для тонких пока столичных журналов, а может, и для толстого одного. Я ещё подумаю. Наверное, Вы написали ещё что-то? Присылайте. И ещё у меня к Вам предложение, может, и неожиданное. Где-то, в чём-то я поймал ухом, что ли, «струну», настрой которой близок любимой мною поэтессе Белле Ахмадулиной. И я подумал: не послать ли ей хорошо отобранные стихи? Если доверите, я сам подберу стихи и пошлю ей с коротким письмом. Она человек, глубоко, по-женски чувствующий мир и его подспудные страсти и трагедии, и пишет поэтому сложно для тугого на ухо массового читателя, она как бы избранник избранных, но так всегда было с настоящими поэтами, больно и по-настоящему чувствующими и через сердце своё пропускающими токи времени. Лермонтов тоже оказался слишком «сложен» для своего времени, а вот Апухтин (я его тоже читаю с наслаждением) — в самый раз.

И Вас, если Вы будете работать в поэзии (не бойтесь этого грубого слова, это хорошее слово!) и жить поэзией (без неё Вы уже не сможете), ждёт очень сложная и нелёгкая жизнь. Да я из стихов «увидел», что таковая жизнь уже мучает Вас — окружение непонятости, одиночества, пронзающего чувства боли и проникновение в женскую душу — ох, какой это груз! Какая Божья награда и наказание одновременно.

Наказание талантом — это прежде всего взятие всякой боли на себя, десятикратное, а может, и миллионнократное (кто сочтёт, взвесит?) страдание за всех и за вся. Талант возвышает, страдание очищает, но мир не терпит «выскочек», люди стягивают витию с небес за крылья и норовят натянуть на пророка такую же, как у них, телогрейку в рабочем мазуте.

Надо терпеть и, мучаясь этим терпением, творить себя, иногда и притворяясь таким же дураком, как «ропщущая чернь». От мира можно уйти «в себя». вознесться до небес в мечтах, но оторваться от жизни и от людей ещё никому не удалось — они его рожают, они и уничтожают. Иногда медленно мучая, иногда выстрелом в упор или изоляцией от общества, чтоб «не смущая невинный взор». Ладноть, будя теорий.

Нужно, чтоб Вы прислали стихи в двух-трёх экземплярах. Может, удастся сформировать книжку, а они. книжки, издаются медленно, уже сейчас утверждаются перспективные планы издательств 1988 года. В трёх же экземплярах короткую биографическую справку. И, пожалуйста, пишите! Как можно чаще «записывайте» стихи на бумагу. И здоровы будьте, насколько это возможно в Норильске, да ещё зимнем. Почерк мой ужасный, поэтому Марья Семёновна напечатает письмо на машинке. Я читал ей часть Ваших стихов, и они ей понравились.

Кланяюсь. Виктор Петрович

1987 год

Март 1987 г.

Красноярск

(А.Ф.Гремицкой)

Дорогая Ася!

Бандерольки с зеленой верёвочкой шли, шли от вас и иссякли, значит, все пришли. Спасибо! Я понимаю, сколько хлопот вам было, да что же делать? Не переселяться же на старости лет в столицу ради бандеролей и частых встреч с дамочками. Им ведь тоже надоесть можно. А издаля и любовь жарче, прочнее и длительнее. Я уж хотел дать благодарственную телеграмму, а тут письмо от тебя. Хорошее письмо, которому, как и у меня, тесно в мыслях, и оно от бурности характера аж на поля вылазит, и там-то, на полях, неразборчиво пишется самое ценное — «люблю, целую» и прочее.

Мы помаленьку, кажется, выплываем. Марья Семёновна начинает шевелиться на кухне и пятый день, как на улицу выходит. А то у нас зима рассердилась сама на себя и ну нас морозить в марте, да ветрами понужать, и такими, что Марье Семёновне выходить на улицу нельзя было. А она простор и волю любит. Вот едва приподнялась, а уже вольничает и пытается меня словом уязвить. Значит, дело к лучшему идёт.

На каникулы прилетала дочь с внуками. Они уже возвратились домой, но дух ихай, особенно Полькин, в избе витает. Она каждое утро вставала раньше всех, поскольку и уторкивалась раньше, израсходовав все свои сверхсилы, и требует: «Деда, тявай! тявай, тявай! Ку-ку! Ты посему не откукуливаися? Ты спись?» И не отстанет, пока не поднимет.

Я разбираю почту, рукописи, начинаю с мелочей за бумаги браться — сделал предисловие к книге С. В. Максимова «Крылатые слова», переложил на Русский язык рассказ друга-болгарина, завалявшийся у меня, пробую начерно делать скопившиеся «затеей», авось разгонюсь и за «Поклон» примусь. Ну, то уж в деревне, по весне.

М. Н. Алексеев попросил у меня рукопись «Зрячего посоха», сулился прилететь, да у него жена умерла, и он отложил поездку на начало апреля. Я прочитал и сам эту рукопись. Пять лет лежания в столе не пошли ей на пользу, и сделать ничего не могу. Отвык от рукописи. Наверное, лишь уберу какие-то куски своего текста, и, если согласятся не трогать письма А. Н. Макарова, пусть печатают. Чего ж лежать и пылиться рукописи, не такой уж и крамольной, всего лишь честной, в основе своей.

А вот как к «геройству» Валентина относиться, для себя ещё не установил [ речь о присуждении В. Г. Распутину звания Героя Социалистического Труда. — Сост. ] . С одной стороны, хорошо, официальное признание, первый писатель-сибиряк, живущий в провинции со Звездой. А с другой стороны — это ведь и покупка сильная. Характер у Валентина твёрдый, да ведь пряник-то и монаршьи милости слёзы умиления вышибали и у таких титанов, как Достоевский Ф. М., и лишь могучий дух дал ему не оступиться, остаться во много самим собой и даже походить в реакционерах в одухотворённое время в идейном нашем государстве. И третье — как посмотрю на Звёзды Софронова, Иванова, Абашидзе, Маковского, да как вспомню, что Твардовский, Трифонов, Ахматова, Артём Весёлый и прочие не удостоились их, так и тускнеет это золото в моём глазу и никакого трепета не вызывает, хотя Марья Семёнове «тонко» и намекает, что и я, будь попокладистей, имел бы награды повыше. Раз пять уже при мне друзьям сказала бедная Марья Семёновна: «Валентин Григорьевич так объективно всегда выступает». Даже и она не всегда и не в всём меня понимает. А я переделал Грибоедова на свой лад: «Избавь нас Бог от милостей монаршьих и от щедрот вельможных отведи».

Благодарю всех вас за поддержку словом и делом, кланяюсь.

Виктор Петрович

10 апреля 1987 г.

Красноярск

(М. и Ю.Сбитневым)

Дорогие Майя! Юра!

Давно уже наверху стопы, перед глазами, лежит письмо Майи, и каждый день собираюсь отписать ей, да какие-то делишки (дел-то настоящих давно не делаю) отрывают, отбрасывают от стола.

Тяжёлый год прошёл. А будут ли легче следующие? Надеюсь, но как-то слабо надеюсь. Старость подступает, а с этой штуковиной не заспоришь, более что я не бодрый большевичок, который отсиживался в комиссарских блиндажах, а теперь, поскольку атеист и знает, что будут его ись черви те что ели преданный им и погубленный им народишко, пасёт своё здоровье будущего, жрёт по лимиту и по науке всё, бегает почти нагишом по зимнему лесу, купается в прорубях и кричит остатку народа: «Не пей!», «Делай, как я и будешь образцовым примером для будущих поколений».