Виктор Астафьев - Нет мне ответа...Эпистолярный дневник 1952-2001

Я прошу Вас, даже умоляю, включить в Вашу серию «классиков» книгу Евгения Ивановича Носова и, если получится, известить его об этом.

А я пока и отвечать не буду на его последнее горькое письмо. Мужик он не из тех, кто любит жаловаться, даже другу, и если пожаловался, значит, подошёл край. Нельзя допускать, чтобы писатели такого уровня и высоты духовной голодовали и холодовали, упрёк это будет России вечный.

...Предисловием можно поставить мою статейку о Носове, писанную к книге «Берега», — лучше и свежее мне всё равно уже не написать, а уж с той любовью, которую я там «высказал» — и подавно никому не высказать. Виктор Фёдорович Потанин тоже знает и любит Евгения Ивановича и дополнительно может рассказать всё, что Вам потребуется.

Моя Вам благодарность и за то, что включаете в свою серию книгу М. Кураева, из «новых» пишущих «по-старому» — это самый крепкий и умный писатель.

Кланяюсь и ещё раз благодарю. В. Астафьев

29 января 1996 г.

Красноярск

(А.Ф.Гремицкой)

Дорогая Ася!

Прости, что долго не отзывался. Что-то мы с Марьей Семёновной то болеем попеременке, то дохварываем и никак дохворать не можем. А я ещё затеял мероприятие — свозить Польку в жаркую страну Таиланд за её праведные труды по дому во время нашей болезни. Всё ведь было на ней, да ещё соблазнился тем, что рейс прямой: Красноярск — Паттайя, а он, как и всё у нас, вышел кривой. Десять часов прокантовались в родном городе, сперва в таможенном зале, где температура плюс 7, потом сидели в самолёте.

Полька отдохнула на славу! Она человек контактный, быстро нашла подружек, которых опекали надёжные тёти, я посмотрел, как она умеет плавать, понял, что не утонет, и махнул на неё рукой, ибо воспитывать этого человека, приучать к порядку — всё равно что дикого мустанга зануздывать! Поездила она и по стране, и накупалась вволю, аж ночью купалась — дня не хватало! Фруктов и мороженого поела вволю. А я больше сидел в номере гостиницы и читал, потому что климат влажный, липкий. Два раза съездил в город Паттайю, но всюду душно и жарко, по помещениям гуляют сквозняки, питьё подают только холодное, да ещё со льдом, и на этом я вылазки закончил, стал выходить к заливу, к Сиамскому. О Боже! Куда только черти не занесут! Сидел в тени, дышал, раза три даже опустил пузо в воду, и залив сразу выходил из берегов.

Обратно летели, вернее, почти прилетели хорошо, не хватило керосину, сели в Абакане — уже в другой стране, в Хакасии, а там свои пограничники, свои таможенники и свои вымогатели. Они продержали нас три с половиной часа в открытом самолёте, пока не выморили у директора туристической компании взятку по своему аппетиту. Долетели, час ждали багаж, холодно, у меня ноги остыли. Я попросился на улицу, в машину, а Витя и Поля остались ждать багаж. Ноги мои согрелись только на десятый день после жаркой-то страны. У нас в середине зимы начались морозы с солнцем, и радоваться бы им, но горожане-то замерзают — всё врасплох, всё мы не готовы к зиме. Правда, в нашем старом посёлке в домах очень тепло, у нас тоже, а то и не знаю, что бы делал с моими гнилыми лёгкими.

Очень тяжело мне было дописывать «Подводя итоги», да и чего допишешь-то к законченной, себя исчерпавшей статье? Ну дописал и сам вижу, чего получилось. А насчёт денег — ну кто мне даст этакую сумму? Зачем и почему даст? Словом, никуда и ни к кому я не пойду, как не ходил и прежде. Нужно будет, когда-нибудь издадут, а не нужно, значит, и Богу неугодно. Да и сумму-то ты назвала такую огромную и несуразную, что её с похмелья и не выговорить! Вот закончу новую повесть, составлю книгу с жалобным названием «Плач о несбывшейся любви» и исполу буду договариваться со здешним шибко прытким и хватким владельцем полиграфии об издании её — у меня лежат деньги от продажи машины, и что-то там накопилось — может, этого «что-то» на половину и хватит, а остальное пусть берёт полиграфист на себя. И ещё «для разогрева машины» начал писать «затеси», так, может, и их где-то издам. Тебе нужно лишь прислать мне ксерокопию с «затесями», а остальные две положишь в мешок и увезёшь домой, да и самой надо подаваться ближе к дому, раз такой у тебя начальник! Зачем он тебе без меня? Скоро весна, поезжай в деревню, покопаешься в земле. Отдохни от начальства, и от нас, и от литературы этой, которая всем уж надоела своей сладкой канителью, — вроде бы так какую-то сладкую стряпню называют?

Андрей наш в Вологде, живучи с однодетной семьёй, бьются вместе с Таней, чтоб хоть как-то удержаться и прокормиться. Зарплаты он не получает с августа прошлого года, и Тане вот перестали платить. Чего нас, их и всех россиян ждёт? Президентские выборы? Целая рота претендентов выстраивается! Вот так бы в пахари рвались мужики, как рвутся они к власти или в ансамбли орущих придурков.

Днями ездил в Овсянку, на совет библиотеки. Библиотека-то хорошая, но на её содержание и зарплату нужны двести миллионов! А где их взять? Наши попечители и так называемые спонсоры угасают один за другим, и боюсь, что скоро многое позакрывается.

Словом, скорей бы весна, хоть люди не дрогли бы, дети не простывали и не мучились.

Ну вот вроде бы и всё. Что надо тебе знать, напиши иль позвони за казённый счёт. Марья Семёновна будет печатать письмо, может, чего добавит от себя. А я кланяюсь всем вашим и целую тебя. Виктор Петрович

13 февраля 1996 г.

Красноярск

(Ю.А.Ростовцеву)

Дорогой Юра!

Мы с Марьей Семёновной так были рады твоим письмам, что и слов нет выразить нашу радость. Рады и мимоходному упоминанию, что Митя жив и находится в Петербурге. Я не пробовал, не знаю, каково двум свободным мужикам жить вместе, наверное, неловко, и едва ли у кого это получится, даже при условии, если они чужие друг другу.

Обрадовался, что у Толи [Анатолия Заболоцкого. — Сост.] так хорошо прошёл юбилей, и погрустил от того, что ему уже шестьдесят! Как-то неожиданно это. Всю жизнь он, как кузнечик, скачет по земле, а на скаку как определишь возраст человека? Грустно: шестьдесят — это жирная черта, за которой остаётся осязаемая жизнь, по эту сторону черты — уже многоточие, а многоточие смутное в нашем правописании обозначает и в то же время многозначительно одно: усталость, болезни, ожидание конца, беспомощность от сознания, что все там будут, и ты — тоже за этим многоточием.

Какая самоуверенная особенность молодости на фронте, среди смерти уверенное сознание было: кого угодно могут убить, только не меня. Много преимуществ у молодости, и эта вот спасительная особенность — одна из главных сил и возможностей молодости. Правда, сейчас, наверное, уже мало на кого из молодых сие распространяется. Они в молодости уже усталые, как старики, и оттого равнодушны ко всему, в том числе и к своей жизни. Может, нами накопленная сверхусталость как-то и для нас незаметно перешла, перекочевала иль перелилась в следующие поколения? Мы-то — люди крестьянского корня, были крепки именно этими корнями, которые подпитывали нас, придавая терпения и сил в этой сверхтяжёлой, для других людей и наций непосильной и невыносимой жизни. Одно несомненно: за нами идут слабые люди, и от слабости, в первую голову духовной, неспособны они постоять за себя, побороться за свою самостоятельность, выжить и укрепиться трудом, а не ожиданием благ и хлеба от хороших царей и мошенников-коммунистов. Боюсь, что на нас Россия и кончится, если ей снова не поможет Бог и не спасёт её от страшной, невиданной на земле погибели.