Ханс фон Люк - На острие танкового клина. Воспоминания офицера вермахта 1939-1945

Шаг мой был, несомненно, рискованным. За сказанное мной относительно перелома в войне наци с их Гестапо могли бы записать меня в «пораженцы».

Через четыре дня Морель появился у меня в квартире. В глазах его стояли слезы.

– Ханс, мне вовек не забыть того, что вы для меня сделали.

Я поблагодарил гестаповца и подарил ему бутылку коньяка.

Тем временем я предпринимал усилия, чтобы вытащить в Париж Дагмар. В штаб-квартире мне сказали, что все будет просто, если она сможет доказать, что у нее есть работа во французской фирме, которая выполняет заказы для немецких оккупационных властей. Около Елисейских Полей мне удалось отыскать одну мастерскую, в которой переоборудовали грузовики, ставя на них паровые двигатели (бензина давно уже не хватало). Там согласились взять Дагмар переводчицей.

Через военного коменданта я раздобыл для Дагмар разрешение на проживание и работу в Париже и, радостный, отписал ей об этом. Однако мое письмо пришло в горькую минуту: Гестапо арестовало ее отца. Он как будто бы недостойным образом высказался в адрес Гитлера. Я был просто поражен. Ее отцу, гордому и консервативному человеку, всегда с трудом удавалось сдерживать свои эмоции, глядя на происходившее вокруг. После своего успеха с Гестапо в деле Мореля я чувствовал себя в силах вытащить и его тоже. Я обрисовал положение Вехмару и получил от него увольнительную на четыре дня для поездки в Берлин в перерыве между курсами.

Такой шанс представился неделю спустя. С необходимой подорожной и с водителем из училища я без остановки преодолел 1000 километров, отделявшие Париж от Берлина. При мне находилась записка от коменданта, в которой тот просил все подразделения СС и Гестапо оказывать мне содействие как фронтовику.

Радость встречи с Дагмар померкла в мрачной тени угрозы, нависшей над ее отцом. Она очень любила его и, будучи «на одну восьмую еврейкой», несомненно, не могла питать теплых чувств к Третьему рейху. Она мужественно переносила испытание. Несмотря на отсутствие у нее больших надежд на успех моей «миссии», она была по меньшей мере благодарна за то, что делается хоть что-то.

На следующее утро мы поехали на моем «Мерседесе» в Заксенхаузен. Моя форма (я все еще носил тропическую), мои награды и записка от Бойнебурга произвели определенное впечатление. Сам комендант явился в охранное помещение. Дагмар в лагерь не пустили, так что я взял большой пакет с продуктами и прошел в комнату для свиданий один. По пути комендант заверил меня:

– Мы тоже на фронте, только на домашнем. Делаем наше дело – сражаемся для победы.

Слова его прозвучали для меня как издевательская насмешка. Но я воздержался от комментариев. Мне надо было как-то спасти отца Дагмар.

И вот привели его – тень от него прежнего с глазами, полными страха. Что же эти несколько недель сделали с таким здоровым и уверенным в себе человеком?

– Как вы? – проговорил я, задав совершенно лишний вопрос. – Дагмар в охранном помещении. Ее не пустили, но она целует и обнимает вас.

О чем мы могли говорить с отцом Дагмар? В углу сидел эсэсовец, который слышал все до последнего слова и, несомненно, прислушивался.

– Я принес вам передачу – еду, кофе и сигареты, которые для вас подготовила ваша дочь. Завтра у меня встреча с Кальтенбруннером. (Кальтенбруннер возглавлял Гестапо, в любом случае он был номером два после Гиммлера, шефа частей и подразделений СС.) У меня есть рекомендательное письмо. Я буду добиваться вашего немедленного освобождения.

По его реакции я понял, что надежды у него нет.

– Спасибо вам за то, что специально приехали сюда из Парижа. Передайте дочери, что я люблю ее. Вам обоим я желаю всего самого наилучшего. Будьте счастливы.

Он поднялся, поскольку охранник подал знак, что время вышло. Мы пожали друг другу руки.

– Выше голову, я вытащу вас отсюда.

Последний взмах руки, и тяжелыми шагами этот честный немец вышел из комнаты.

На следующее утро я приехал в главное управление СС, где меня немедленно принял Кальтенбруннер. Звание его соответствовало генеральскому.

– Огромное удовольствие для меня приветствовать удостоенного высоких наград офицера с фронта. Как вы там, так и мы тут сражаемся на домашнем фронте, прилагаем нечеловеческие усилия, чтобы добиться окончательной победы.

Извечная трескотня. Я еле сдерживался. Но я хотел спасти отца Дагмар, а потому терпел и даже подпевал по мере сил. Затем изложил свою просьбу:

– Мне дали отпуск на четыре дня. Я ехал в Берлин всю ночь, а вчера виделся с моим будущим тестем в Заксенхаузене. Он очень плох. И даже не знает, за что его арестовали. Поверьте мне, обергруппенфюрер, – не помню точно, какое у него было звание в СС, – мой будущий тесть добропорядочный немец и известная личность в Берлине. Мне представляется совершенно невозможным, чтобы он был в чем-то виноват. Вероятно, произошла ошибка.

Кальтенбруннер отнесся к моим словам сочувственно, вызвал адъютанта:

– Принесите мне дело господина…

Вскоре тот вернулся:

– Дела всех заключенных Заксенхаузена переведены в Чехословакию. Мне придется сделать запрос на получение.

Мне жаль, но придется подождать прибытия дела. Это займет какое-то время. В зависимости от того, что там значится, я постараюсь освободить вашего тестя. Это самое меньшее, что я могу сделать для столь храброго офицера-фронтовика.

Я назвал ему номер части и после рукопожатия удалился. Удалось мне чего-нибудь добиться? Я не знал. Можно ли доверять Кальтенбруннеру или его аппарату? Гестапо? Может быть, «перевод» дела служил лишь предлогом выпроводить меня?

Дагмар не питала ни малейших иллюзий.

– Я не верю этим типам. Они бесстыдны, и в них нет ничего человеческого. Спасибо, что приехал. Рада, что смогу быть с тобой в Париже. Это поможет мне – смягчит боль. Я не вижу, что можно было бы сделать для отца.

Мне приходилось уезжать в Париж. Дагмар должна была последовать за мной, как только уладит все дела дома.

Дагмар в Париже! В нормальное время – предел мечтаний, но теперь небо стало черным от туч. Я купил ей велосипед, чтобы ей не приходилось ездить в общественном транспорте, который ходил, как ему вздумается. Мы наслаждались жизнью в пентхаузе на Рю-Бикси. Нас часто навещали Морель и Клеман, а мы бывали у Клемана в его «Ле-Кавалье». Один вечер мы провели в компании Макса Шмеллинга [90]и Вивьен Романс, известнейшей в те времена актрисы, которая была подругой Клемана. Вместе с Дагмар я покупал духи, шелковые чулки и прочее, чтобы отправить матери для ее бартера.

Прошла зима, а с нею истек и срок моего пребывания в Париже. Мы с Дагмар решили обручиться. Купили кольца у знаменитого ювелира на Вандомской площади и отпраздновали помолвку в обществе Мореля и Клемана Дюура. Счастье наше омрачала судьба родителей Дагмар. Мы ничего не знали о ее отце. Все запросы в Заксенхаузен оставались без ответа. Она уже не надеялась увидеть его когда-нибудь живым. Связи с матерью оборвались. Последнее, что знала Дагмар, – мать ее собиралась перебраться из Швейцарии в Америку.