Артем Драбкин - Я дрался в СС и Вермахте

— Вам давали зимнюю одежду?

— Да, да, ftifayka и valenki. Какое-то время у меня даже была шуба. Был закон, по которому мы не ходили на работу, если температура была ниже 22 градусов мороза. Машина наша сломалась, и мы ее бросили, поскольку не было запчастей. Я пошел работать на стройку на ulitsa Сакко и Ванцетти, носил kirpichi и pesok на nosilki. Там в основном работали женщины и трое или четверо мужчин. Однажды они на складе с цементом изнасиловали девушку. Меня тоже спрашивали, не хочу ли я. Я сказал, spasibo, menja ne nado. Ужасно, конечно. Однажды сломалась бетономешалка. Я снял мотор, отнес его в мастерскую техникума, что был неподалеку, проверил его и починил. Там заинтересовались, спросили меня, как я это сделал. Я рассказал, написал на доске формулу. В общем, попреподавал немного. Через некоторое время лагерь опять получил машину, на этот раз русскую с русским шофером Костей. Я при нем был вторым водителем. Мы много ездили в Иваново, Ковров, Пенкино. Зимой по утрам под машиной надо было разводить костер, потому что масло становилось слишком густым, машина не заводилась. Это было почти искусство! Утром я заводил машину и работал первую половину дня, а Костя ездил после обеда. Вторую половину дня я был свободен. Потом эта машина тоже сломалась, и мы опять получили новую машину, трофейную, «Опель Блитц». Костя хотел слишком большую зарплату, вместо него взяли другого водителя, который «Опель Блитц» называл «Опель Bljat’». Он ничего не понимал в технике. Как-то зимой, когда стояли сильные морозы, я поехал один в Пенкино за дровами. На обратном пути машина сломалась. Я замерзал, помощи ждать было неоткуда. Открыв капот, я обнаружил, что сломался бензонасос. Чудом мне удалось его починить, машина завелась. Никогда в жизни я не мерз так, как в этот раз. В конце 1948 года мы ехали с Костей, машина опять сломалась — открутился болт, и из системы охлаждения вытекла вся вода. Я пошел в ближайшую деревню. Постучался в первый же дом, попросил воды. Я был первый немец, которого хозяева видели в жизни. Меня пустили в дом, накормили и заставили рассказать всю свою историю. Это было непросто, учитывая мои знания русского языка! Наконец меня отпустили, дав два ведра воды. Костя хотел уехать с этими двумя хозяйскими ведрами, но я сказал, что ведра надо отдать, потому что хозяева хорошие. Потом нас отправили в команду по заготовке дров, в какой-то поселок. Там мы жили в деревне. Мой хозяин, ветеран Первой мировой войны, был в немецком плену. Его сын, Vanja, был на два года младше меня и как раз получил повестку в армию. Babuschka молилась и плакала в углу с иконами, я спросил, почему она так убивается, она сказала: «wojna budet, wojna budet». — «Net, khwatit wojna, і nam khwatit, і amerikanskim toje khwatit». Она сразу как-то успокоились. Меня знали в деревне и приглашали на праздники и танцы. Мы с товарищем, который неплохо говорил по-русски, почти каждый вечер куда-то ходили.

— Немецкие солдаты пользовались популярностью у местных дам?

— Да, да, konechno. Когда я приезжал из леса с дровами, их выгружали на станции. Там были девушки, которые грузили дрова в вагоны. Я приходил к ним в бытовку, где можно было обогреться. Они меня всегда ждали и любили слушать рассказы про жизнь в Германии. Я там спал на pechka, было очень тепло. Товарищи жили там в одном доме. Там же жила красивая девушка. Она спала на кровати, а товарищи спали на полу. Ночью там было какое-то движение, шум, они ходили в туалет. Я не знаю, как она их терпела. Однажды я все-таки залез к ней в кровать…

В начале 1949 года мы вернулись в лагерь. Нас определили колоть дрова. Мы их кололи недели две каждый день. Это был наш дембельский аккорд. В лагере построили киоск, в котором можно было купить сахар, хлеб, papirosy Belomor. Деньги мы с собой брать не могли — обязаны были потратить в этом киоске. Потом пришел поезд, и мы поехали domoy.

— Куда вы поехали? Дома была уже Польша?

— Kuda khoteli. Я писал родителям. В 1946 году все немцы, которые были в Польше, должны были оттуда уехать. Поляки всех вышвырнули. Мой брат обосновался в ФРГ, туда же переехало большинство из нашей деревни, там мы нашли новую родину. Я приехал в деревню Мелендорф округа Диполь. Бургомистр разместил меня на хуторе, примерно километр от деревни. Комната, кровать без белья, пустой шкаф — все. Мои деревенские знакомые дали мне пуховую перину. Первые ночи на пуховой перине я потел — было очень жарко.

— Когда поняли, что война проиграна?

— Когда мы были на фронте в Померании, это было понятно. Но прекратить воевать у нас возможности не было, мы видели, как вешали товарищей, которые больше не хотели воевать.

— Что вас мотивировало воевать дальше?

— Мы не были мотивированы воевать дальше. Мы были в одной деревне в Померании и неожиданно узнали, что русские находятся в этой же деревне. У меня откуда-то была снайперская винтовка с оптическим прицелом. Я себе на чердаке обустроил позицию и контролировал участок обороны. Вечером из дома вышел молодой русский солдат с котелком супа, который еще дымился, и куда-то пошел. Я мог и должен был его застрелить, стрелять я умел. Но я не смог. Я выстрелил в котелок с супом, суп пролился, русский испугался и убежал.

— Какие различия были между русской и немецкой армиями?

— Русских солдат гнали в огонь и на смерть. Их, как и нас, не спрашивали, хотят они этого, или нет.

В 2000 году, когда я был во Владимире, я встречался с dejurnyi офицером нашего лагеря. Я с ним ездил на машине по колхозам, у него родители были в Гусь-Хрустальном, он меня знал. Мы поужинали, выпили, и в конце я его поблагодарил, за то, что он для нас делал, когда мы были в лагере. Еще был лагерный врач, Тамара, она сопровождала нас до Бреста, я ей тоже очень благодарен.

— Я родился третьим из семи детей моих родителей 3 июля 1926 года в Гросс Аркер возле Геры. Мой отец был рабочим на кирпичном заводе, моя мать — домохозяйка. Отец был коммунистом. Он родился в 1902 году под Лейпцигом и юношей работал на большом химическом заводе Leuna. В 1923 году, когда ему был 21 год, он участвовал в восстании на заводе. И, как коммунист, был выслан из земли Саксен-Анхальт. Поэтому он переехал из Саксен-Анхальта в Тюрингию. Во время войны ему было около 40 лет, это не лучший возраст для солдата, к тому же он был глава большой семьи, семеро детей, и, когда его пытались призвать в армию, его предприятие дало ему бронь. Жили бедно. В шесть лет я пошел в народную школу. В 14 лет я начал учиться на слесаря по машинам. Три года посещал профессиональную школу и три года среднюю профессиональную школу. Но ее я не закончил, потому что мне пришла повестка из Имперского трудового агентства. Разумеется, я был в Юнгфольк и Гитлерюгенде. Там были в принципе 99,9 процента детей, хотели они этого или не хотели.