Бенедикт Сарнов - Феномен Солженицына

И как же над этим всем подняться нам, если не взаимным раскаянием?..

(Там же. Стр. 74–76)

Сейчас, однако, на взаимное раскаяние рассчитывать пока не приходится:

Писалось это в 1973 году. Чьим насилием была в то время раздавлена Польша, напоминать не надо: нашим. А вот мы-то чьим насилием были тогда раздавлены? Не китайцы же, и не немцы сидели тогда в нашем Политбюро! Возглавлял его тот самый «простой русский человек с большим здравым смыслом», которому (в то самое время!) Солженицын направил свое «Письмо вождям», и те самые его соратники, обращаясь к которым он тоже выражал надежду, что и они – простые русские люди, «не чуждые своему происхождению, отцам, дедам, прадедам и родным просторам», что они – «не безнациональны».

Из-за этой якобы общей нашей раздавленности Солженицын не считал пока возможным ожидать общественного раскаяния в России и «по событиям новейшим»:

Покаяние за все эти наши вины перед поляками (в том числе и за Катынь) откладывается на потом. («Ещё будут поводы назвать громко...»)

А когда настало время и появилась у него возможность сказать наконец громко обо всех этих наших злодеяниях (направленных отнюдь не внутрь, не на нас самих, а – вовне), он стал твердить, что русские тут ни при чем, что это не наша, не российская вина, что всё это творили не русские, а – советские.

Кое-кто, может быть, в это и поверил.

Но попробуйте убедить в этом поляков.

Предсказание В. Шульгина, что границы новой России будут расширяться лишь до тех пределов, где «начнётся действительное сопротивление других государственных организмов, в достаточной степени крепких», оказалось пророческим.

Украину Москве захватить удалось. И Грузию тоже. А вот с Польшей – не вышло.

Ленин санкционировал поход на Польшу, руководствуясь отнюдь не имперскими, а совсем иными целями. Он полагал, что если Красная Армия, пройдя Польшу, подойдёт к границам Германии, дело германской, – а значит, и мировой – революции будет выиграно. И польский пролетариат, разделяя его, ленинскую веру в торжество мировой революции, должен был, разумеется, выступить на стороне Красной Армии.

Но польские пролетарии, едва только Красная Армия подошла к границам Польши, сразу же забыли о том, что они пролетарии, не забыв при этом, что они поляки. И Красную Армию они встретили не как Красную, пролетарскую, рабоче-крестьянскую, а как Русскую Армию, вторгшуюся (уже не в первый раз!) на территорию их Родины. И произошло так называемое «Чудо на Висле»: Красная Армия потерпела сокрушительное поражение.

Не ошиблись ли тогда поляки, решив, что и в этот раз, как это уже бывло, их хотят завоевать русские?

История показала, что не ошиблись.

И если бы шестьдесят лет спустя – в 1980-м – в Польшу вошли советские войска, они с полным основанием могли бы считать, что их опять – уже в который раз! – хотят завоевать русские.

Ровно такие же основания считать, что их оккупировали русские, были в 1956 году у венгров. И в 1968-м у чехов и словаков.

Чехам и словакам мы, правда, могли бы на это возразить, что на территорию их страны были введены войска всех стран так называемого социалистического содружества, а стало быть, в оккупации их страны участвовали и немцы, и венгры, и болгары, и румыны, и те же поляки.

Но ведь и в той войне, которую мы называем Великой Отечественной, на стороне гитлеровской Германии воевали и итальянцы, и румыны, и какая-то там испанская «голубая дивизия», не говоря уже о русских (казачьих) частях бывших белых генералов Шкуро и Краснова. Но мы все – от мала до велика – тех, кто вторгся тогда на нашу землю и от кого нам пришлось её защищать, называли немцами.

Не фашистами, не нацистами, не гитлеровцами, а только вот так: немцами.

Это сознание, это чувство, которое владело миллионами русских людей, выразил тогда Константин Симонов в одном из самых знаменитых своих военных стихотворений:

В однотомнике Большой серии «Библиотеки поэта», собравшем главные стихи К. Симонова, стихотворение это называется: «Если дорог тебе твой дом...». Но тогда, в тот год, когда явилось на свет, оно называлось иначе: «Убей его!»

И звучало иначе. Совсем не так, как в этом, вышедшем полвека спустя его однотомнике. (И не только в нем: в однотомнике «Библиотеки поэта» стихотворение было перепечатано из издания 1948 года, стало быть, изменения, которые внес в его текст автор, были сделаны ещё вон когда!)