Алла Марченко - Есенин. Путь и беспутье

«29.12.1925.

…Около 6 часов тело Есенина привезли в Союз. В Союзе уже было полно народу… Гроб подняли наверх… Несли Тихонов, Браун, я и много других… Под звуки похоронного марша внесли и поставили в большой комнате на катафалк. Открыли. Я и Полонская положили в гроб приготовленные цветы. В течение часа приблизительно гроб стоял так и вокруг него толкались люди. Было тихо… Ощущалась какая-то неловкость – люди не знали, что им нужно делать, и бестолково переминались… Несколько человек были глубоко и искренне расстроены: Н. Тихонов, В. Эрлих, вероятно, Клюев:…он…плакал, смотря в гроб… Перед тем как стали снимать маску, Толстая отрезала локон у Есенина и спрятала его… Наконец маску сняли с лица и с руки… Фотограф Булла, маленький и вертлявый, поставил сбоку аппарат…Публика стала выкликать имена тех, кто, по по ее мнению, должен был сняться с гробом. “Клюева! Клюева!” Клюев медленно прошел и встал на место. Вызвали Каменского, Шкапскую, Полонскую, Эрлиха, Тихонова…

Гроб вынесли на улицу… Я взял венок – их всего два. На том, который взял я, была лента с надписью: “Поэту Есенину от Ленинградского отделения Госиздата”… Поставили гроб на колесницу и отправились в путь. От Союза пошло, на мой взгляд, человек 200. Оркестр Госиздата плохонький и за всю дорогу сыграл три марша. Темный вечер. Мокрый снег. Почти оттепель. Публика спрашивает, кого хоронят; получив ответ “поэта Есенина”, присоединяются. Думаю, что к вокзалу пришло человек 500. Вагон-теплушка стоит уже на пути, отдельно… Ионов из вагона стал держать речь. Прежде всего это было неуместно, а потом уже плохо. За ним выступил Садофьев. Этот уже абсолютно плох… Потом стали тянуть за рукав Н. Тихонова, чтобы он тоже сказал что-нибудь. Тихонов едва открутился. Гроб привезли на вокзал в 8 часов. Поезд отходил в 11:15 вечера. Оркестр ушел сразу же, толпа заметно уменьшилась… К 10 часам вечера на вокзале осталось человек 15 – Н. Тихонов, Шкапская, Толстая, Садофьев, Эрлих, Полонская, Никитин с женой, некий Соловьев из пролет. “стихотворцев”, я – вот почти все… Мы все собрались в буфете. Пили чай и говорили. Тихонов рассказал, как на него подействовало первое известие (по телефону). Он буквально вспотел, нервы так натянулись, что не мог заснуть всю ночь. У него в комнате на вешалке висела шуба. Он снял ее, потому что начал галлюцинировать… В газетах появилось уже много ерунды. Заговорили об этом и решили, что необходимо сейчас же поехать во все газеты, просмотреть весь материал на завтра и выкинуть все неподходящее… Тихонов и Никитин уехали. В 11 часов мы пошли к вагону. В Москву с гробом едут Толстая, Наседкин, Садофьев и Эрлих. Садофьеву Ионовым куплен билет в мягком вагоне… Остальные в жестком бесплацкартном. Садофьев не догадался предложить свое место Толстой… Наконец поезд ушел. Я протянул руку к проходящему вагону и прошуршал по его стенке. Пошли домой: Шкапская, жена Никитина, жена Садофьева, я и Соловьев. Больше никого не было… Мы вместе ехали в трамвае… Из всех провожавших (я не говорю об Эрлихе) больше всего были расстроены Тихонов и Никитины. Жена Никитина – Зоя Александровна, – молодая, хорошенькая, принимала участие во всем, хлопотала, устраивала гроб, цветы и т. д. Как-то благоговейно все делала. Когда вагон должны были запечатать, все вышли из вагона, и остались последними двое: я и она. Я хотел выйти последним, но, заметив Никитину, я понял и вышел, и последней из вагона вышла она».

Процитированный отрывок из «Встреч с Анной Ахматовой» требует некоторых разъяснений.

Павел Николаевич Лукницкий, видимо, не случайно так настойчиво подчеркивает, что Вольф Эрлих, их общий с Есениным приятель, был как-то по-особенному расстроен случившимся. В своих воспоминаниях Эрлих умалчивает о причине, по которой он в ту роковую ночь оставил Есенина в номере одного; получается, будто потому только, что уж очень, «вдребезги», замучился, а кроме того, решил ночевать дома, чтобы с утра пораньше отправиться на почту и получить наконец по доверенности присланные Есенину деньги – гонорар из Госиздата. Однако, как нелицеприятно свидетельствует дневниковая запись Лукницкого, сделал он это совсем по другой причине – потому что как раз на эту ночь было заранее запланировано куда более приятное мероприятие: вечеринка у Фромана, где молодые люди вдосталь поразвлеклись анекдотами об Есенине, в присутствии и при участии его ближайшего друга. И ночевал он, естественно, не дома… Судя по процитированному тексту, ничего не знает Лукницкий и о кровью написанном послании, которое Есенин еще утром сунул Эрлиху в карман пиджака, да еще и со словами: «Это тебе. Я еще тебе не писал ведь? Правда… и ты мне тоже не писал…». Как утверждает Вольф Иосифович, эти стихи он прочел только после смерти автора. Дескать, замотался и начисто забыл. Может, и вправду забыл? Скорее всего, и впрямь забыл… Но каким же нужно обладать равнодушным и черствым сердцем, чтобы даже не поинтересоваться, что же такое особенное хотел сказать Есенин, если ему для этого пришлось писать кровью?