Владимир Афанасьев - Восхождение. Современники о великом русском писателе Владимире Алексеевиче Солоухине

Я к чему говорю про Ваш почерк? Не к тому, чтобы Вы чаше писали мне письма (повторяю: пишите их только по возможности, по настроению, по особой необходимости, но ни в коем случае не в ущерб своим делам, и не считайте себя обязанным отвечать на каждое мое письмо). Я к тому говорю про Ваш почерк, чтобы Вы, если Вам потребуется отпечатать рукопись, не боялись давать мне рукопись прямо из-под пера, не боялись, что «мои ясные очи» ее не разберут.

Я с удовольствием отпечатала бы Вашу «Оптину пустынь» и вообще всю Вашу книгу «о памятных и разоренных русских местах». Мне обидно, что она будет отпечатана не мною, и обидно, что я не в Москве и не могу предложить Вам свои услуги машинистки, то есть могу предложить их только на расстоянии, то есть только несрочные услуги – а ведь я постаралась бы отпечатать Вашу книгу быстро, чтобы Вы успели сдать ее в декабре и она не вылетела бы из плана 79-го года. Буду надеяться, что все у Вас обойдется нормально и в 79-м году Вы подарите мне эту свою книгу (и «Дерево над водой»).

Между прочим, довожу до Вашего сведения: я решила купить машинку «Оптима». Она надежная, и скорость у нее большая.

Владимир Алексеевич, я прочитала матушке Ваш совет мне – жить жизнью профессионального литератора, и она согласилась с Вами и восхитилась Вашей чуткостью и мудростью и велела мне слушать Вас, а не кого-то еще. Разумеется, я буду слушать Вас. Отчитаться перед Вами за половину моего декабря?

За половину декабря я написала 7 стихотворений и 77 страниц дневника (я давно не обращалась к своему дневнику, а тут вдохновилась).

2 раза ходила в литобъединение – один раз в качестве оппонентки по стихам начинающей поэтессы. Ваганова сказала, что я выступила очень квалифицированно, профессионально и доброжелательно, очень хвалила меня и просила чаще участвовать в занятиях объединения, сказала, что это будет моей общественной нагрузкой, нужной для поступления в СП СССР.

А еще я, наконец, оформила ряз. прописку (сделав еще визитов 10 в милицию и в домоуправление: то заседание исполкома откладывалось, то начальница паспортного стола бюллетенила, то очередь к ней была до самой аптеки). Теперь я вполне законная рязанка.

Вот вроде бы и все.

До свидания, дорогой Владимир Алексеевич, а скорее всего – до письма!

Желаю Вам в декабре сдать Вашу рукопись в издательство, хоть немного выйти из цейтнота и «весело-весело», с легким сердцем встретить Новый год!

Нина Краснова

P.S. Привет Олечке, всей Вашей семье.

P.P.S. Тут на объединении ко мне подсел некто Куликов (не директор «Книжного мира», а его однофамилец). Говорил, что любит Ваше творчество, спросил, хороший ли Вы человек, потом спросил у меня Ваш адрес (он, наверно, видел мою публикацию в «Москве» с Вашей врезочкой – почему и решил, что я должна близко знать Вас и знать Ваш адрес). Я сказала, что человек Вы хороший, но адреса Вашего ему, разумеется, не дала и посоветовала не беспокоить Вас – он хочет показать Вам свою прозу, которою занимается около года.

Еще (смешно) он спросил, правда ли, что Вы (по имеющимся у него слухам) ограбили весь север – вывезли оттуда все иконы. Я сказала: конечно, неправда. Всех икон Вы не вывозили и севера не грабили. Просто спасли от гибели часть древних икон – то есть сделали великое доброе дело, за которое современники, потомки и предки должны быть благодарны Вам… А жаль, что Вы не вывезли всех икон.

P.P.P.S. Мне сегодня ночью снилось, будто Вы приехали в Рязань. Я утром думала – к чему бы это? Оказалось – к Вашему письму. Когда мне снитесь Вы – это всегда к счастью, я уже приметила. Не надо и в сонник заглядывать.

Людмиле Л.

Наступал тысяча девятьсот девяносто первый год. Перед боем Кремлевских курантов Михаил Сергеевич Горбачев со своим южным акцентом произнес умиротворенную речь. Перестройка явно пробуксовывала. А народ жаждал быстрой смены политики. Эта жажда перемен буквально витала в воздухе. В конце января правительство Павлова неожиданно произвело обмен пятидесяти и сторублевых купюр. Лед тронулся.

23 февраля мы с женою были на балете в Кремлевском Дворце съездов. До сих пор не могу объяснить, почему тогда я, показав на плещущийся под ветром на фоне прожекторов красный флаг, сказал Людмиле: «Пожалуйста, выслушай меня на полном серьезе и не вызывай психушку! Мне кажется, что этот флаг на этом самом месте я вижу в последний раз в своей жизни. Не знаю, что произойдет, но у меня такое ощущение, что или меня не будет или этого флага!» Жена, которой надоели все мои, как назло сбывающиеся, предсказания, конечно, очень критически посмотрела в мою сторону…

Но мысль о флаге неотступно следовала за мной по пятам. День и ночь я только и делал, что думал на эту тему. И очень хотелось с бывалым, много повидавшим человеком поделиться своими сомнениями.

К этому времени я уже был заочно знаком с Владимиром Солоухиным и время от времени звонил ему на дачу в Переделкино. Дело в том, что в начале 1991 года я получил маленький заказ от одной малоизвестной американской компании на фотографирование плеяды известных русских литераторов, так называемых писателей-деревенщиков, поскольку сам с увлечением занимался сочинительством. И по телефонам начал договариваться о встречах и местах проведения съемок со знакомыми писателями. Я уже договорился с Николаем Старшиновым, Владимиром Крупиным, вятским прозаиком Владимиром Ситниковым. Но Солоухин должен был стать моим самым первым объектом. Еще в предварительных телефонных переговорах Владимир Алексеевич кое-что узнал обо мне. Он знал, что я пробую сочинять стихи и рассказы, и даже написал сценарий фильма о деревенском чудаке. При этом я получил от него телефонное ободрение за бойкое начало своего рассказа: «Уже две недели идет дождь – завальный, нудный, какой может быть только в России в середине лета…»

В общем, я был готов приступать хоть завтра к самым неожиданным съемкам, но американская фирма тянула с предоставлением мне в аренду настоящего профессионального фотоаппарата типа «Никон». Качество же моего отечественного аппарата, которым я до этого делал антарктические съемки для своей уже состоявшейся в двух городах фотовыставки, американцев явно не устраивало. Владимир Алексеевич был недоволен задержкой моего к нему визита, нервничал и я. Наконец поняв, что из-за отсутствия профессиональной камеры съемки могут совсем не состояться, я решил эту камеру одолжить у моего друга Васи, считавшегося профессиональным фотографом.

Правда, «профессионализм» Васи-фотографа вызывал иронические улыбки его ближнего окружения. Ведь кроме фотографии Вася занимался еще и живописью и, естественно, считал себя еще и «профессиональным художником». Когда надо было что-то нарисовать, Василий устанавливал мольберт, брал тюбики с красками и долго и упорно начинал их разводить, делая пробные мазки на всяких посторонних предметах, никак не решаясь на самый первый штрих.