Марсель Эдрих - Загадочная Коко Шанель

Сначала ее воспитывала бабушка, богатая, любящая пышность гурманка. Очень музыкальная и гостеприимная. Ее дом в окрестностях Брюсселя был открыт для артистов. Среди завсегдатаев — бельгийская королева. Когда Мизиа отваживалась спуститься в подвалы, она обнаруживала там туши телят, баранов, быков, висящих на крюках, «ужасающие кровавые сталактиты, которые будут разрезаны и поданы бабушке и обжорам, ее окружающим». Она не добавляла, что все это изобилие было ей противно, и тем не менее невольно думаешь о Коко, у которой вид зарезанных, окровавленных свиней на кухне красивого дома в Оверне вызывал отвращение.

Какой вклад внесла Мизиа в тот образ Мадемуазель Шанель, который годами создавала Коко? С Мизией и ее третьим мужем, испанским художником Хосе-Мария Сертом [119], она прошла свой курс Сорбонны. Они дали ей одновременно и то, чему учатся, и то, чему научить нельзя, разбудив дремавшие в ней таланты.

Серт был предшественником Дали [120]и по манере поведения, и по краснобайству. Плотный, черный бородач, всегда немного ряженный, задрапированный в плащ, с сомбреро на голове, которое, как он уверял, не снимал даже перед испанским королем. Перед Коко, разумеется, он обнажал голову.

— Я могу въехать на лошади во все церкви Испании, — заверял он.

Когда его представили Мизии, он немедленно устремился в атаку:

— Знаете ли вы, мадам, что аист может умереть от голода перед горой пищи?

Она, всегда такая быстрая на ответ, онемела.

— Достаточно подпилить ему конец клюва, и он потеряет ощущение расстояния, — объяснил Серт.

Не кажется ли, что слышишь Дали? Как и Дали, он говорил по французски с каталанским акцентом. Выиграв первое очко своими аистами, тут же рассказал о растерянности и ужасе стаи уток, которых он перекрасил в ушастых тюленей, увидевших тюленей, им же покрытых утиными перьями.

Разве можно устоять перед, таким мужчиной, перед этим гигантом, некрасивым, но обольстительным. У него был неимоверный аппетит. У Сертов, заметил один ироничный гастроном, подают на стол только целых телят или баранов. Цветы он посылал деревьями или кустами. Шоколад — тоннами. И ко всему этому — талант, признанный и приносящий деньги. Он делал огромные фрески. «Да, но они подобны мыльным пузырям», — говорил гениальный карикатурист Сем [121].

В путешествиях нельзя было мечтать о лучшем гиде. Он знал всех художников и рассказывал о живописи просто и доступно. Коко говорила:

— Слушая его, чувствуешь себя умной.

Мизиа открыла ей Стравинского, Пикассо, музыку, живопись, Весь-Париж. Серт посвящал ее в искусство жить, в искусство, какое не было дано ей от природы при рождении. Учил беспечности, от которой нельзя отказываться , учил искусству тратить, расточать, незамечая денег, которые текут между пальцев. Я зарабатывала состояния, и я их тратила . Так она говорила, и так оно и было. Правда, никогда не заходила так далеко, как Серт. Она не только не превышала свои возможности, но и останавливалась, когда ей казалось, что это уж слишком.

Чудесное время эти первые послевоенные годы, и не только из-за «Беф сюр ла туа» [122]. Брожение нового вина уже подвергало испытанию старые мехи. Сколько лет им еще оставалось? Андре Жид писал своего «Коридона» [123].

« Мне повезло, все было подготовлено », — говорила Коко. Двадцатью годами раньше Париж не чествовал бы ее. Двадцатью годами раньше ее сожгли бы на костре. Подумайте только! Заказывать платья у этой ! Не говоря о том, что могло происходить в Мулене, откуда вообще вышла эта ? Слишком хорошо известно, кто содержал ее. И нести свои честные деньги этой ? Разрешить этой бросить вызов Обществу, Нравам, Церкви, Молодым девушкам в цвету и герцогине де Германт? [124]Смириться с тем, что у этой есть собственный Дом?

Коко, конечно, никогда не думала о том, чем обязана войне. Великой войне, как называли во Франции первую мировую войну. Жид работал на нее. И Мориак [125], у которого ладан не до конца заглушал запах серы. Старая мораль трещала по швам. Сегодня обнаруживается, что одни и те же причины произвели одинаковые разрушения, но в разной степени. После 1918 года кризис затронул только богатых. Сегодня чуть ли не все богаты, относительно, конечно. И все отстаивают свое право на свободу наслаждения, какую Коко предлагала женщинам, способным за нее заплатить. Она бы вопила, топала ногами, если бы прочла эти строки. И все же что такое Мэри Куант [126]с ее мини юбками, как не Шанель второй послевоенной эпохи?

Благодаря своей подруге Мизии Коко заинтересовалась Русским балетом.

— Мизиа все время рассказывала мне об этом балете. «Ты не можешь себе представить, как это прекрасно, — говорила она. — Когда ты его увидишь, твоя жизнь преобразится» [127]. Она рассказывала массу историй.

Мизиа была очень дружна с Дягилевым [128]. Она называла его Дяг. «Я люблю тебя со всеми твоими многочисленными недостатками, — писал ей Дяг, — я испытываю к тебе чувство, которое мог бы испытывать к сестре. К несчастью, у меня ее нет. Поэтому вся моя любовь сосредоточилась на тебе. Вспомни, что не так давно мы сошлись на том, что ты единственная женщина, какую я мог любить».

Коко была у Мизии (в апреле 1922 года) в отеле «Мерисс», где та жила, когда туда ворвался Дягилев. Это было драматическое вторжение. Он приехал из Лондона, разоренный постановкой «Спящей красавицы». Коко рассказывала:

«Он не видел меня. Даже не заметил, что я нахожусь в комнате. Я тихо, скромно сидела в сторонке.

— Со мной произошла катастрофа, — сказал он Мизии.

Я поняла, что это Дягилев, Смотрела на него. Наблюдала за ним очень внимательно. Мизиа все время говорила мне о нем, о музыке, пичкала меня своими воспоминаниями. Она меня очень развлекала. И вот, забытая в своем уголке, я поняла, что страшное несчастье свалилось на Дягилева.

— Что ты собираешься делать? — спрашивала Мизиа.

Он сбежал из Лондона, потому что не мог расплатиться с долгами. Сходил с ума, не зная, что предпринять. Случаю было угодно, чтобы Мизиа вышла в соседнюю комнату позвонить по телефону. Я, такая застенчивая!.. я, не смеющая ни с кем заговорить… стремительно встала и сказала:

— Я живу в отеле «Риц». Приходите ко мне. Не говорите ничего Мизии. Приходите сразу же, как уйдете отсюда. Я буду вас ждать».

Даже привычный к «understatements» [129]Коко, я растерялся. Я, такая застенчивая, не смеющая ни с кем заговорить …

Она помнила, что чувствовала тогда. Значит, в какой-то мере сознавала, что совершает своего рода взлет. Что мешало ей в присутствии Мизии сказать Дягилеву то, что не много позднее предложила она ему в «Рице»? У меня есть деньги, я хочу вам помочь, сколько вам нужно?

В действительности она устроила себе экзамен: достаточно ли ты уже сильна, чтобы летать на собственных крыльях? Чтобы обойтись без Мизии? Ей было около 40 лет. Она говорила: