Тыл — фронту

Нила, я вот на работу пришла, девчонкам газетную статью показала, все прочитали, поплакали, а я вот весь день не могу — и слезы, и вспоминаю, и рассказываю. Как ты нам не давала стонать и унывать. Я, помню, заснула, и у меня загорелся бурок на ноге, а нам надо было грузить ящики с патронами. Я говорю: «Как я буду грузить, у меня же нога замерзнет?», а ты мне: «Зою Космодемьянскую как пытали? По снегу босиком заставляли ходить в лютый мороз — она молчала. И мы погрузим, не замерзнем».

Как мы выжили! А ведь это ты у нас такая молодчина была, на давала нам покоя: чуть свободная минута, ты нас собираешь петь, танцевать. И ведь, правда, забывали о еде и сне. И, знаешь, мне передался от тебя твой задор, что-то от твоего характера».

Это письмо Н. А. Трусилина-Матусевич получила после газетной публикации от члена своей бригады М. А. Краевской-Захаровой. Девчата с патронного стали находить друг друга. Они делились с нами радостью встреч, рассказывали о своей военной юности.

Перед войной К. Д. Букреева работала в столовой, отсюда ее направили на курсы сандружинниц.

— Нас учили не только тому, как оказывать помощь раненому, но и стрельбе, гранатометанию и даже штыковому бою, — рассказывает она. — Словом, всему, что должен уметь и знать солдат. Запомнилась слова инструктора после экзаменов: «Мы готовим вас, товарищи, для того, чтобы, если завтра грянет война, вы сумели защищать Родину». И надо же — это завтра наступило через три дня после экзаменов. Но попала я не на фронт, а по направлению райкома комсомола на патронный завод. «Здесь, — сказали, — тоже фронт». Попала я во второй цех, где делали пули. Сначала меня поставили на контроль, а потом на станок. И уже вскоре я выдавала по две-три нормы. Конечно, тяжело нам, девчатам, было таскать свинец с первого на второй этаж, а приходилось в смену поднимать до 500—600 килограммов. Ну а курсы сандружинниц мне все-таки пригодились, когда нас стали посылать в госпитали. Мы ухаживали за ранеными, кормили их, даже закручивали цигарки — первое время они у нас никак не получались. Ничего, научились. Сегодня трудно поверить, как мы выдерживали: 12 часов смены, потом госпиталь — и снова на завод. Иной раз приходилось отдыхать по два-три часа в сутки. Переходили мы порой и на казарменное положение.

Голодно, холодно, трудно было нам, но мы знали одно: разве сравнить наши беды с теми, что выпали на долю тех, кто был в осажденном Ленинграде, в оккупации. Мы чувствовали себя перед ними в долгу и делали все, чтобы ускорить разгром врага.

— Особенно тяжела была ночная смена, — вспоминает Л. Г. Старикова-Коваль. — Чтобы не заснуть, пели песни, на всю жизнь тогда напелись. Получалось словно про себя, ведь все заглушал шум станков. А то играли в географию всем цехом, от одного к другому передавали, где Португалия, Аргентина или где какие горы и реки. Так заставляли свой мозг работать, отвлекались от сна. Чтобы освежиться, выходили на балкон (наш монтажный участок находился на втором этаже). И такая стояла ночная тишина, что не верилось: где-то гремят бои. И невольно мечталось. Неужели когда-то на всей земле будет мирная тишина и ночью можно будет спать?

— Нас, малолеток, очень жалела старший мастер Елена Климентьевна Ковалева, — с благодарностью вспоминает Л. А. Зыкова-Долгополова. — Мы ей, пожалуй, годились во внучки. Она где-то доставала нам дополнительные талоны на хлеб и обеды. Работали мы сначала по восемь, а затем и по 12 часов. Калибровали мы гильзы вручную, тут мне было сподручно, а как поставили автоматы, я достать до них не могла. Что делать — стали мне подставлять ящик.

Жила я тогда, как и сейчас, в поселке завода ЖБИ-1. Очень это далеко, а никакого транспорта не было, все пешком. Но всегда успевала вовремя.

В сорок третьем, помню, ходили на железную дорогу чистить пути от снежных заносов. Мороз за сорок! А у нас одежда на «рыбьем меху». Но мы не хныкали. Очистим заносы и снова в цех…

— Война застала меня в девятом классе школы № 50, — вспоминает К. А. Задорина-Потей. — Помню, к нам в школу пришла представительница завода № 541, женщина в синем халате, и сказала, что нужны рабочие руки. Всех изъявивших желание работать пригласили в райком комсомола, там сообщили, что мы должны считать себя мобилизованными. До шестнадцати мне не хватало недели, так что в третий цех я пришла уже взрослой. И работать сразу стала как взрослая.

— О заводе мне сказали подружки. Я тогда уже работала в пекарне, но сразу же перешла на патронный. Здесь, считала, важнее. Пятнадцати мне тогда еще не было, — рассказывает Л. А. Зыкова-Долгополова.

Семнадцать лет исполнилось в сорок первом Л. Г. Стариковой-Коваль, шестнадцати не было А. П. Петровой… Из всех, кто прислал в редакцию свои отклики, лишь Н. М. Тихомировой было за двадцать. В годы война она стала первой на заводе многостаночницей. При норме два станка работала на двенадцати, то есть за шестерых. И о ней писали в газете, говорили по радио. Прилетал даже корреспондент из Москвы. О челябинской многостаночнице передавали стихи по радио.

— В сорок третьем меня приняли в партию, — говорит Н. М. Тихомирова. — Никогда не забуду этого дня, принимали меня коммунисты завода. Партийный билет напоминает мне о моем вкладе в победу, а еще — газеты тех лет, которые я бережно храню: в них и о моем ударном труде.

В газетах, которые сохранила Нина Моисеевна, буднично рассказывается о самоотверженном труде девчонок. Взрослых среди них почти не было. Парнишек того меньше, ведь они работали здесь лишь до призыва в армию. Выступление Нины Тихомировой публиковалось в октябре сорок второго с обязательством: «Приложу все свои силы к тому, чтобы с каждым днем давать все больше смертоносного металла для успешного разгрома немецкой грабармии». Рядом — портрет молодой решительной женщины.

У нее были явные актерские способности. Сдавала экзамены и даже приходил вызов в студию МХАТ. Но это все до войны. Было тогда движение жен-активисток. Муж Нины Моисеевны руководил строительством железнодорожной ветки Чурилово-Синеглазово, а она занималась общественной работой среди женщин. В сорок первом организовала женскую помощь новому заводу — патронному. Он только-только въехал и обживал институтские корпуса. Ей предложили место в конторе. «Только в цех, только к станку», — настояла она.

Поставили на калибровку. Это контроль по размерам патронов. Для этого ящик с ними, пуд весу, поднимаешь, высыпаешь рядом со станком. После выбраковки ссыпаешь в ящик и оттаскиваешь. Легко ли женщине? Сколько таких «поднять-опустить» за смену? А ведь станок-то сначала только один, потом два, шесть, одиннадцать. Сколько же тонн за день! Конечно, таких старались поддержать. Четыре порции супа зараз из мороженой картошки. В конце войны Тихомирова — мастер. Тяжесть не меньшая, хотя и не в тоннах. Девчонки, они есть девчонки.