Тамара Катаева - Анти-Ахматова

Вот Марина Цветаева — та страдала как-то вполне натурально, не по правилам мелодраматического искусства, без единственно трогающего Ахматову антуража внешнего успеха — потому-то она и прощала ее. В этом не было ни красоты, ни величия, Ахматова была так уверена в падкости людей на ее клубничку, что не верила, что кто-то всерьез будет любить Цветаеву — клевала ее без особого «гнева».

«Нас — четверо». Она пишет такое стихотворение, когда уже никого нет в живых, кто бы мог недоуменно поднять брови. Пастернак, по своей восторженности, не стал бы этого делать, если б и увидел.

Анну Ахматову он не знал, не любил, не ценил как поэта.

Она обедала в Переделкине у Бориса Леонидовича. И опять между ними черная кошка: Анна Андреевна обиделась на Бориса Леонидовича.

Мельком, в придаточном предложении, он у нее осведомился: «У вас ведь есть, кажется, такая книга — «Вечер»?» — «А если бы я у него спросила: у вас ведь есть, кажется, такая книга — «Поверх барьеров»? Он раззнакомился бы со мной, перестал кланяться на улице, уверяю вас…»

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 234

«Никогда ничего не читал моего, кроме «Лотовой жены».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 182

На самом деле было хуже: написав статью о русской поэзии, он для Ахматовой вообще не нашел места, кроме нескольких сбивчивых строчек. То есть что-то все-таки читал, другое дело, что — не произвело нужного впечатления. Писал о Марине Цветаевой — с восторгом.

На днях она послала Борису Леонидовичу свою книжку с надписью: «Борису Пастернаку — Анна Ахматова».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 355

На этот раз не «первому поэту» — раз он не понимает, что авансы надо отдавать. Да и уже не заставить себя: одно дело назвать его первым и прослыть великодушной провидицей — а уж первый он там или нет, это еще надо посмотреть, а другое — вслед за всеми смиренно подтвердить: первый — он. Она не согласна!

Правда, как всегда, она просчитывает все варианты и, конечно, понимая его истинное значение, пишет с величественной лаконичностью, ставя себя — на равных.

А Пастернак — добрый, восторженный.

Письмо Пастернака — АА.

Дорогая Анна Андреевна! Давно мысленно пишу вам это письмо, давно поздравляю вас с вашим великим торжеством, о котором все кругом говорят вот уже второй месяц. На днях у меня был Андрей Платонов, рассказавший, что драки за распроданное издание продолжаются и цена на подержанный экземпляр дошла до полутораста рублей. (Это единственное упоминание о Платонове в ахматоведении. Да и Пастернак хотел придать весу, не зная, что Платонов для Ахматовой — никто.)Неудивительно, что, едва показавшись, вы опять победили. Поразительно, что в период тупого оспаривания всего на свете ваша победа так полна и неопровержима.

ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 3. Стр. 46

Прочла наизусть телеграмму, которую послала Борису Леонидовичу по случаю его семидесятилетия. «В этот день примите уверения», — как-то так. «Очень уж официально», — сказала я. «Лучше пусть официально, чем тот бред, который он прислал мне. «Родной волшебнице».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 372

А просто так, не по сравнению с бредом или не с бредом, от души — она его поздравить не может.

Она не оставила ничьего литературного портрета, ничего не сказала ни о Модильяни (повествовательные достоинства — как у арабского рисунка — ни людей, ни птиц), ни о Блоке, ни о Пастернаке — будто она их и не видела. Ее интересовало только то, как ОНА выглядит на фоне их.

Юноша Эдуард Бабаев записал то, о чем говорил ему Пастернак при почти случайной встрече — на литературно-философские темы, — на восьми убористых страницах. А записывая разговоры Ахматовой — это какие она держала паузы, как величаво поводила рукой, как царственно кивала, произносила mot, как говорила, что собирается писать книгу, читала «А, ты думал, я тоже такая…», гневалась… Разоблачала…

Ахматовой представлялось, что в жизни Пастернак был заворожен своим Я и его сферой. Она считала, что Пастернак мало интересуется «чужим», в частности ее поздней поэзией. Она говорила об этом с некоторым раздражением. Как-то, вернувшись из Москвы вскоре после присуждения Пастернаку Нобелевской премии, Ахматова резюмировала в разговоре со мной свои впечатления от встречи с поэтом: «Знаменит, богат, красив». Все это соответствовало истине. Но истина в таком определении выглядела неполной, какой-то недобро сдвинутой. Чего-то важного для определения жизни Пастернака тех лет в этой формуле и интонации, с которой она была произнесена, не хватало. Анна Андреевна могла бы найти и другие слова о Пастернаке — она знала о нем все, что для этого требовалось. Но эти слова не прозвучали — их заслонила какая-то тень.

Д. МАКСИМОВ. Об Анне Ахматовой, какой помню. Стр. 121–122

«Выглядит ослепительно: синий пиджак, белые брюки, густая седина, лицо тонкое, никаких отеков, и прекрасно сделанная челюсть. Написал 15 новых стихотворений. Прочел ли? Конечно, нет. Прошло то время, когда он прибегал ко мне с каждым новым четверостишием».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 234

А было такое время? Когда это?

Знаменит, богат, красив.

Бродский: Между прочим, Пастернак два раза предлагал Анне Андреевне брак.

Соломон ВОЛКОВ. Диалоги с Бродским. Стр. 252

Ахматова говорила о предложениях от Пастернака (сама она называла цифру 3) после его смерти, так, чтобы слухи не могли дойти. Его супружеская жизнь была очень насыщенной. Любил он Зинаиду Николаевну: его письма — это нормальная пастернаковская поэзия, он писал бы так и Ахматовой. Если бы он полюбил Ахматову — ей тоже были бы письма. Она показывала бы их кому-нибудь, как показывала все свои любовные письма (кроме якобы некогда существовавших «очень хороших и длинных» писем Модильяни). Опубликовала бы при жизни Зинаиды Николаевны — посрамить, как Ольгу Высотскую, отомстить за все, что ей причинили Наталья Николаевна, Любовь Дмитриевна и даже графиня Толстая.

Но нет, она только сказала: «Пастернак делал мне предложение три раза». То есть даже без романчика — просто для симметрии: Ахматова и Пастернак — такой вот он был тщеславный простак. Ну, об этом уже было.

К счастью, Зинаиде Николаевне удалось на три месяца пережить Ахматову — а то, глядишь, Анна Андреевна бы и вспомнила, что противные красноармейцы раскурили на «козьи ножки» еще и Пастернака.

Может, завистливость — это какое-то физиологическое, врожденное свойство души, за которое нельзя осуждать, как за кривые ноги? Может, невозможно преодолеть себя, когда ты всегда была второй, а непоэтической Зинаиде Николаевне довелось выбирать между прекрасным и еще более восхитительным?