Тамара Катаева - Анти-Ахматова

Аркадий ВАКСБЕРГ. Гибель буревестника. Стр. 228

О посещении ГУЛАГа Тимоша оставит свои воспоминания, по которым видно, что «говорить» ее научила Анна Ахматова.

«Знакомимся с жизнью Соловецкого лагеря. Вода в озере холодного темно-синего цвета, вокруг озера — лес, он кажется заколдованным, меняется освещение, вспыхивают верхушки сосен, и зеркальное озеро становится огненным. Тишина и удивительно красиво».

Аркадий ВАКСБЕРГ. Гибель буревестника. Стр. 228

Это — все. Других впечатлений не было. Такая судьба пьянит Анну Ахматову, она обратится к образу Тимоши еще не раз, она покажется ей воплощением трагизма эпохи — эстетика Лени Рифеншталь принята буквально. Без хлыстика и перчаток для Ахматовой любовь — не любовь и эпоха — не эпоха.

Короткий визит Марии Игнатьевны Будберг (Лондон). При мне прочла «Requiem». Всплакнула. Поцеловала меня. Сказала, что книга в Париже разошлась.

Анна Ахматова.

Михаил КРАЛИН. Артур и Aннa. Стр. 123

Пристрастие Анны Ахматовой к кронпринцессам Горьковской мужской истории — Тимоше, баронессе Муре Будберг — это подкладка презрения к «нищенке-подруге» Надежде Мандельштам и demodé Марине Цветаевой (без счета — дамам помельче). Это то, что приближает ее к «ландо» и «Я похожа на жену посла, который…» — и далее следует начало третьесортного романа.

Поцелуй Муре Будберг Ахматова уступила без большой любви — «авантюристку» якобы презирала, — но ведь это была не безымянная поклонница, бросившаяся с поцелуями «Анночка Ахматова!». Анне Андреевне следовало бы или писать поэзию другого сорта, не приманивающую карамельно-гнилостным ароматом поклонниц только соответствующей категории, или иметь выдержку не высказывать вслух сомнительные сведения о своей чистоплотности.

Слово в скобках — «Лондон» — обозначает название города, из которого (даже и оттуда!) приезжают к Ахматовой посетители.

Когда высокие персоны — «в законе», она подчиняется и лебезит, когда можно оспорить — рвется в бой.

Свою приятельницу Наталью Ильину Ахматова считала осведомительницей. Свое мнение Анна Андреевна объясняла весьма убедительно и просто: «Все те люди, которые вместе с нею вернулись из Китая, отправились или в тюрьму, или в ссылку. А она поступила в Литературный институт на Тверском бульваре <���…>».

Некоторые осведомители тоже отправились после Китая в тюрьму или в ссылку, это не доказательство. Но безнаказанно назвать кого-то агенткой — это хлебом не корми, особенно хорошенькую женщину, поступившую в Литературный институт.

Ум и интуиция редко подводили Анну Андреевну. Возникает совершенно законный вопрос: если Ахматова догадывалась об этом, то по какой же причине она столько лет терпела Ильину в своем окружении? Причин тут несколько: веселый и легкий нрав Натальи Иосифовны. Она была остроумным и живым собеседником, любила застолье, <���…> еще одна причина: опубликовав свой роман «Возвращение», Ильина получила солидный гонорар, и это позволило ей купить автомобиль. Водить машину она умела еще с шанхайских времен и охотно возила Ахматову. А та любила прокатиться то в Коломенское, то просто на природу.

Михаил АРДОВ. Вокруг Ордынки. Стр. 76, 78

Причины более чем уважительные и достойные, особенно если принять во внимание главную — что и скрывать ей перед осведомительницей было абсолютно нечего. Остается одно — то, что она считала свою приятельницу осведомительницей и сообщала об этом другим.

Ардов в те годы жил хорошо, водил Леву в «Метрополь», катал на такси. Дом Ардовых импонировал ему своей, как ему казалось, артистической светскостью. Там бывают только блестящие женщины: Вероника Полонская, или дочь верховного прокурора, или жена Ильфа. <���…> Над тахтой Нины Антоновны портреты влюбленных в нее знаменитых поэтов, например, Михаила Светлова… Вероятно, мое изображение этого дома — кривое зеркало, но таким я его получила из рук Левы, Нади (Анна Андреевна говорила об Ардовых иначе — смрадный эстрадник, — но тоже с неспокойным пристрастием). Нина Антоновна кокетничала с Левой, и он откровенно признавался: «Я не могу оставаться равнодушным, когда она лежит с полуоткрытой грудью и смотрит на меня своими блестящими черными глазами».

Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 230

А Фрост за свои сосновые карандаши мог позволить себе не лизать блюда в столь изысканном обществе и не пускать дочь в сомнительные дома…

Соблазнительный образ лежащей Нины Антоновны — вот что должен был воспеть Толстой вместо своей Анны Карениной с ее ужасно непередовыми «прелюбодеяние — не прелюбодеяние».

Замечательная актриса, Нина Ольшевская.

Аманда ХЕЙТ. Анна Ахматова. Стр. 104

Анна Андреевна кормится в этом доме и для потомства оставляет ценное и правдивое свидетельство.

Я соглашалась, когда речь шла о Раневской, действительно хорошей актрисе, но хвалы, расточаемые киноактеру Баталову (Баталов — сын Ольшевской), сердили меня. Впрочем, Ахматова напирала не на игру, а на то, что Баталов самый знаменитый актер в мире. Сомневаюсь, но допускаю. Только какое нам дело, кто и почему знаменит? Внешний успех трогает меня, как прошлогодний снег, и меня огорчает, что даже Ахматова в старости поддалась этой слабости. Рассмешила меня и неумеренная оценка Райкина, которого Ахматова на сцене никогда не видела, разве что в телевизоре.

Надежда МАНДЕЛЬШТАМ. Вторая книга. Стр. 262–263

Когда у Ахматовой арестовали мужа (на самом деле — любовника) и сына (это было менее важно), Борис Пастернак заступился за них — просто-напросто, то есть напрямую рискуя собой, написал Сталину. Сталин отпустил их.

Ахматова не поблагодарила Пастернака — не умела быть благодарной, слов благодарности физически не могла произнести, не знала — хоть как ее облагодетельствуй, была уязвлена: как это так, не сама она, Анна Андреевна, мановением пальчика Сталина строит, а кто-то там более значительный нашелся, Пастернак… Автор книги о Пастернаке, тонкий, знающий — но также знающий, что Ахматову лучше, не вдаваясь в подробности, превозносить, выкручивается самым перетонченным образом. А по сути, подтверждает то же самое — да, была черно неблагодарна, потому что оберегала свою чванливость с тщанием, поистине достойным лучшего и более благородного применения.

…Следов признательности Пастернаку в ее воспоминаниях не заметно. <���…> Почему она ни слова не рассказывала об участии в этом деле Пастернака? Назвать это неблагодарностью не поворачивается язык — скорей всего дело было в ином: Ахматова при ее врожденном и гипертрофированном чувстве собственного достоинства крайне болезненно переживала ситуации, в которых выступала просительницей.