Нина Никитина - Софья Толстая

Вскоре начались волнения, вызванные слухами, что вот — вот все‑таки нагрянут деникинцы. На здании почты уже появился белый флаг. А в самой усадьбе скапливались военнопленные, в деревне расположился целый эскадрон. Софья Андреевна, ужасаясь столпотворению в Ясной Поляне, просила общество, чтобы оно добилось от Совнаркома вывода красноармейских частей из имения, беспокоилась за сохранность усадьбы.

Жена писателя доживала свои последние дни. Понимала, что в земной жизни для нее все завершено и с печалью записала в дневнике 1 августа 1919 года: «Слабею умом и пониманием: «Под гору пошла дорога», как говорил Тургенев». Изменились многие ее представления об устоях жизни. Фантасмагория быта становилась нормой, а редкие проявления прежней жизни считались уже аномалией. На новогодней елке вместо детей и внуков теперь «танцевали солдаты, пленные» вперемежку с горничными и дворовыми. Сергеенко называл это «демократическим балом».

Нередко Софья Андреевна оставалась в большом пустом доме при свете одной лампы или восковой свечи. За один пуд скверного керосина просили 60 рублей. Его доставал все тот же Сергеенко. Она узнала, что разогнали Учредительное собрание, матросы убили двух министров, Шингарева и Кокошкина. Софья Алдреевна чувствовала себя спокойнее, когда в Ясной Поляне появился Высокомирный с милицией и солдатами. Он был ей симпатичен, они пили чай, она показывала ему альбомы и рисунки, каталоги книг. Софья Андреевна продолжала копировать репинский портрет мужа, разбирала письма, дописывала «Мою жизнь», переживала из‑за потери шести листов описи яснополянских вещей в верхнем этаже дома. Пересуживала с сестрой, сидя в зале за большим круглым столом, тех, кто составлял круг их семьи и кого уже не было в живых. Из прежних остались только тихий «Душа Петрович», Илья Васильевич Сидорков, камердинер Льва Николаевича, одиноко бродивший по комнатам, милая Ольга Дитерихс, первая жена сына Андрея да «две Тани» — дочь и четырнадцатилетняя внучка.

А «благодетель» Сергеенко доставал то хлеб, то картошку, то овсяные отруби. Ей было тяжело с ним общаться. Он был с ней «то сентиментален, то невозможно груб», но «его помощь была так велика», что ей приходилось терпеть. Порой дочери были вынуждены отдавать свои платья в обмен на картошку или муку. Вопреки всему, Софья Андреевна сумела сохранить привычный распорядок. Так, в обед она по — прежнему быстро и легко почти вбегала в столовую, садилась на свое обычное место у самовара, а после нее усаживались все остальные. Начинался обед, а лакей в белых перчатках «подавал на стол день за днем одну и ту же… вареную кормовую свеклу». Вместо чая заваривали сушеные листья земляники, а кофе заменил напиток из жареных желудей. Вскоре научились сами выращивать картошку, зелень — под грядки для нее пришлось перекопать цветочные клумбы. У каждого был свой «надел».

Несмотря ни на что, посетителей в Ясной Поляне все прибавлялось. «Железнодорожные учителя», «голодные курсистки», «разные комиссары и неизвестные господа», «дети, девицы, гимназисты, члены какого‑то трибунала» представляли пестрый фантастический набор. К нему еще прибавлялись делегаты от шведского посольства с графиней Дуглас, корреспондент от французской «Petit Paris», грузин, возглавлявший какое‑то правительственное учреждение. А однажды, 18 сентября 1919 года, в Ясную Поляну пожаловал М. И. Калинин с «хорошими манерами» «умного мужика». Он понравился дочери Тане, ходил по комнатам, внимательно осматривал дом, потом за чаепитием на террасе у Софьи Андреевны состоялся с ним разговор, не приведший, однако, к взаимному согласию. Встреча получилась несколько сумбурной из‑за того, что у нее перед этим было украдено восьмидесятирублевое ведро, чем она была очень расстроена. А гость в свою очередь явно желал поспорить «с Толстым». Разговор поэтому вышел довольно странным. Калинин доказывал необходимость теперешней войны с белыми, верил в победу большевиков во всем мире, а в ответ слышал от Софьи Андреевны и ее дочери Тани утверждения о невозможности совершения насилия и убийств кого бы то ни было. Несмотря на возникшие разногласия и взаимные «фехтования» друг с другом, прощались с гостем вполне дружелюбно. Уезжая, Калинин обронил даже что‑то вроде прощения.

Софье Андреевне было гораздо приятнее, когда сюда приезжал Валентин Булгаков, «умный и хороший человек», с которым она с удовольствием говорила «о толстовских делах», то есть о работе своих детей, Саши и Сережи, в Румянцевском музее разбиравших рукописи покойного мужа. С Булгаковым ей было легко. Она возвращалась к своим прежним привычным занятиям, когда ей без устали приходилось помогать Льву Николаевичу переписывать и править его тексты. Сопереживая Сергею и Саше, вспоминая свой опыт, Софья Андреевна предупреждала их о том, «какую огромную и сложную работу» они взвалили на свои плечи. К примеру, те же «рукописи «Войны и мира» побывали в канаве, да и кроме того, были запиханы кое- как в двух ящиках. Это все обрывки, вырезки и трудно придумать систему, как привести все в порядок. Одному работать — немыслимо».

В эти последние месяцы самым радостным казалось сближение с дочерью Сашей. Новая, все перепутавшая жизнь помирила Софью Андреевну со своей младшей, волевой характер которой позволял ей самым решительным образом защищать мать, быть ее опорой. Еще в феврале прошлого, 1918 года Софья Андреевна передала ей и Сереже свои права на рукописи, которыми владела столько лет. Такой нелепый и затянувшийся спор между матерью и дочерью наконец завершился к чести обеих. Дочь познакомила ее со своим проектом нового издания полного собрания сочинений отца.

3 сентября 1918 года Софья Андреевна составила новое завещание, в котором ввела дочь Сашу в число наследников. Теперь она, провожая дочь в Москву, собирала ей с собой еду, испытывая страх за нее, как та доедет ночью, и радовалась каждой новой встрече с ней, когда Саша возвращалась в Ясную Поляну после работы в Румянцевском музее. Казалось, младшей дочери не был страшен ни голод, ни холод, ничто не влияло на ее жизнерадостность.

Как‑то в Ясную Поляну приехал литератор Иван Тихонович Полнер, которого Софья Андреевна встретила «с достоинством, устало и спокойно». В свои 74 года она оставалась все такой же высокой, правда, сильно похудевшей. Она «тихо, как тень скользила» по комнатам дома, и Полнеру казалось, что при сильном дуновении ветра Софья Андреевна едва ли смогла бы удержаться на ногах. Разговаривала с ним она без улыбки, но очень охотно. Она словно потухла, хотя с удовольствием читала вслух свои воспоминания о счастливых днях Ясной Поляны.

Последний свой Троицын день, 8 июня 1919 года, Софья Андреевна встретила так, как уже давно не встречала. Ярко светило солнце, заливались голосистые соловьи, цвели ландыши и сирень. Этот чудный день она провела с Сашей и внучкой Анночкой. Везде слышались песни, бабы плясали и водили хороводы, как прежде, бросали венки в воду. Подумалось: неужели прошлое вернулось к ней?